— Скорее, пребывал в непроходящем шоке. Женщина… не знаю… точное наименование её должности, она убирала в офисе поздно по вечерам, поэтому я никогда её не видел раньше.
Он поднимает голову, смотрит в потолок, и с лицом, не выражающим ни единой эмоции, перечисляет события другой ночи:
— Человек-невидимка. Приходишь утром в офис — пятен от кофе на столе больше нет, нет бумаг, которые швырял мимо корзины, никогда не задумываясь, кто их соберёт и докинет куда нужно, нет крошек на клавиатуре, нет десятка картонных и пластиковых стаканов, нет пыли, нет грязи, нет человека. Она работала нелегально, как выяснилось. Менеджер устроил, пожалел. Девчонка ещё совсем, приехала по студенческой визе, парень её, так называемый отец — крайняя степень инфантилизма — недоумку недоставало характера и мозгов за себя нести ответственность, что говорить о беременной подружке. В общем, она таскала вёдра, тележку уборщика, двигала столы и шкафы на сносях. В тот вечер… короче, в тот вечер мне было возвращаться некуда и не к кому, поэтому в одиннадцать вечера я всё ещё подпирал пятками свой офисный стол. Услышал крик — у неё уже были потуги. Пришлось вспоминать быстро и чётко всё, что знал, пока охрана вызывала скорую. Родила она, Слава Богу, сама и без серьёзных осложнений, только крови было много — разорвал её ребёнок — худющая, кожа да кости и глаза по блюдцу… быстротечные роды.
Умолкает так надолго, словно с концами.
— Невероятно… — наконец, выдыхаю.
— Сам в шоке.
— Знаешь, у тебя поразительно интересная, насыщенная жизнь.
— Я так понял, твоя собственная не менее интересна.
— А дальше что?
— Дальше другая история. Она уже к теме не относится.
— Ты помог ей не только с родами, так ведь?
Молчит, смотрит в иллюминатор.
— Лео?
— Да.
— Что с ней случилось дальше?
— Вернулась в Корею.
— У тебя… были к ней чувства?
Он резко разворачивается и с едва приглушённым раздражением отрезает:
— У меня были чувства только к одной женщине — моей жене.
Я снова вижу затылок, но это лучше, чем гримаса, которая была до этого.
— Извини, — так же резко возвращаю раздражение. — Это было всего лишь участие с моей стороны. Или, по крайней мере, его попытка.
Он молчит. Только вижу, как сглатывает тяжело и болезненно. А я не могу оторвать глаз от его силуэта. Кажется, каждая клетка этого выдающегося тела, даже самые красивые, влекущие его части пропитаны очень большой, неиссякаемой болью. Он комкает её и комкает, запихивает обратно, а она то и дело норовит выскользнуть, и нет-нет да вырывается наружу. И он бунтует в такие моменты, злится.