— Мы делали ангелов на снегу, но подниматься не торопились, потому что по ночному небу необычно быстро неслись серо-жёлтые облака, и мы смотрели на них, любовались. А ещё помню верхушки громадных кедров — ветер был совсем небольшой, и они лениво так, плавно раскачивались из стороны в сторону, но делали это синхронно. Да, именно эта слаженность и слетающий снег завораживали. Мама сказала: «Запомни этот момент. Сохрани в памяти его красоту и безмятежность, запомни, что тебе всё ещё только шесть лет, но семь уже скоро. Запомни меня молодой, здоровой. Запомни этот день и вечер, когда мы вместе». Потом она взяла меня за руку, и я помню, какой тёплой была её ладонь и пальцы, а мои были холодными. Как всегда. А ещё старинные фонари у нашего дома — укрытые снегом и обвешанные сосульками, они никогда ещё не выглядели такими загадочными, как в тот вечер. Я думаю, она тогда уже знала, что больна.
Лео поднимается, достаёт сумку, вынимает из неё портмоне, открывает его, находит потайной карман и выуживает из него маленький, многократно сложенный, как конверт, кусочек оранжевой бумаги. Даёт мне.
— Что это?
— Посмотри.
Я долго верчу в руках полученную ценность. Именно ценность — всё в конвертике говорит об этом: и крошечный белый голубь из пластика, приклеенный к уголку, за которым скрывается главное — послание, и само это послание: «I love you mom. You are the best».
— Это письмо не для тебя, — замечаю.
— Это письмо тому, кто больше заслуживал, — подняв брови, он улыбается с таким теплом, что я понимаю: улыбка адресована не мне.
— Это грустно, — говорю.
— … но не менее ценно.
— Это твоя дочь? — спрашиваю.
Лео молча кивает, и улыбка мгновенно слетает с его лица. Оно приобретает выражение некоторой болезненности, подавленности.
Я открываю было рот, чтобы задать рвущийся наружу вопрос «Расскажи, как это случилось?», но Лео протягивает руку и аккуратно забирает свою «ценность». То, с какой бережностью он упаковывает «письмо не себе» в крохотный пакетик и прячет в чёрном кожаном кармане своего портмоне, заставляет меня захлопнуть свой рот обратно. Он не будет говорить о дочери, это ясно. И я не хочу знать, как она умерла. Не хочу слышать о чистилище родительской боли и отчаяния, о потере веры и самих себя, о том, почему двое любящих перестали быть ими. И глядя на уже ставший привычным профиль Лео, я прекрасно понимаю, что он никогда не стал бы рассказывать. Я для него — случайный попутчик. Может быть, даже очень подходящий энергетически и духовно, способный обнаружить прочную связь и вызывать физическое влечение, но мой удел «временность». Его «настоящее» спрятано глубоко внутри.