— Ты нужна мне, Мила, — срывающимся голосом произнес Себ.
Других объяснений у него не было. Он ненавидел себя за то, что откладывал встречу с ней, когда вернулся в Перт, откладывал извинения. Но самонадеянно считал, что Мила всегда будет рядом. Что они вернутся к былой непринужденной дружбе.
Он ошибался.
Этого не произошло. И их дружба перестала быть непринужденной.
И все-таки Мила была ему нужна.
Она подошла, потянулась к подносу с кофе, — а Себ и забыл, что все еще держал его… Картонные чашки угрожающе наклонились, но Мила благополучно выдернула их и кивнула куда-то за его спиной.
— Поднос можно выкинуть в мусорное ведро вон там.
Он повиновался, а когда вернулся, Мила стояла на прежнем месте. Она протянула ему кофе, слизнув со своих губ молочную пенку.
Себ взял чашку и отпил. Но, сосредоточенный на реакции Милы, так и не ощутил вкус крепкой черной жидкости, обжигавшей язык. Он сделал глоток, но это не ослабило удушающий спазм горла.
— Хорошо, — сказала Мила. — Ладно.
Еще некоторое время они стояли в полной тишине.
В итоге Мила улыбнулась.
А Себ наконец-то обрел способность дышать.
Чуть позже на этой неделе они снова играли в теннис.
Идею подала Мила, хотя нельзя было сказать, что она с нетерпением ждала этого матча.
Себ приехал первым. Он уже вышел на корт, но отвернулся, прижимая телефон к уху, когда на парковку въехала машина Милы.
Он был одет точно так же, как во время их прошлой игры, и, как тогда, восхищал прекрасной физической формой.
Мила тоже оделась, как в прошлый раз: майка и теннисные шорты до середины бедра. Ее костюм был практичным и спортивным. Ничего больше. Отныне — никаких двусмысленностей и осложнений. Они с Себом друзья. Только и всего.
Схватив теннисную сумку с заднего сиденья, она вылезла из машины и направилась к корту.
В понедельник, увидев боль и отчаяние Себа, Мила вдруг осознала, что не может отвернуться от него. Значит, требовалось разработать план: как поддерживать Себа, одновременно борясь с нежеланным, сбивающим с толку влечением к нему.
Мила так и не ответила на вопрос Себа, почему они не могут просто продолжать дружить. Но не потому, что не понимала причин этого.
Ее мучили угрызения совести. Желание хранить преданность Стефани и тот факт, что юношеское обещание подруге по-прежнему находило отклик в душе Милы. Но она отмахнулась бы от чувства вины, если бы Себ не счел их поцелуй ошибкой, если бы целовал ее снова и снова…
Она очертя голову бросилась бы туда, куда влек их этот поцелуй.
Осознание этого и уязвляло, и ужасало.
Влечение к Себу было таким неодолимым, что Мила забыла все горькие уроки своей жизни. Те, что преподал ей отец, — а еще и бывший жених. И даже то, чему научил ее четырнадцатилетний Себ.