— Делайте, как вам приказано! — заорал комиссар, вышедший из себя окончательно. — И никаких сношений с внешним миром!
Шосс, пожав плечами, последовал за надсмотрщиками, а Шель Бон всю дорогу так плакал и стонал, что мог бы разжалобить лунного тигра.
Домовладельца отвели в ту самую камеру, где он провел ночь, и оставили его там на весь день. И весь день он плакал, как настоящий домовладелец. Да ведь, по его же собственным словам, в нем не было и тени духа воина.
Вечером, около девяти часов, уже собираясь лечь спать, он услышал шаги в коридоре. Шаги приближались к его каземату, приводы двери вновь пришли в движение и она открылась, пропуская караульных.
— Следуйте за мной, — произнес полицейский чиновник, вошедший вместе с солдатами.
— За вами? — прошептал побледневший арестант. — Следовать за вами в такой час? Куда это?
— Туда, куда нам приказано вас доставить, — безапелляционно заявил чиновник.
— Это не ответ.
— Это единственное, что мы можем сказать.
— Мне конец! — прошептал несчастный. — На этот раз я погиб!
И совершенно убитый, без всякого сопротивления последовал по коридорам Бастиона.
Его провели по тому же маршруту, по которому он уже проходил, затем они пересекли двор, прошли через другое здание и, наконец, достигли ворот главного двора, где ждал гравикар, окруженный четырьмя Адептами на грави-скутерах. Бона посадили в транспорт, чиновник устроился рядом, двери с шипением опустились, и оба оказались как бы в передвижной тюремной камере.
Гравикар двинулся медленно по направляющей в суету столичных переплетений уличных магистралей унося узника от стен Бастиона.
Глава 10. Не такой таинственный?
Толпа на площади собралась не в ожидании человека, которого должны были по старомодному повесить, а сбежалась смотреть на повешенного.
Гравикар на минуту задержавшись, тронулся дальше, проехал сквозь толпу, миновал улицу Оре, повернула на улицу Етей и остановился на аккуратной парковочной платформе у невысокого подъезда.
Двери открылись, и двое Адептов приняли в свои объятия Шеля Бона, поддерживаемого полицейским. Втолкнули в длинный вестибюль, ввели вверх по какой-то лестнице и оставили в приёмном зале.
Все движения, какие требовались от него, он совершал машинально.
Шёл, как ходит сомнамбула, видел окружающее сквозь туман. Слух улавливал какие-то звуки, но он не осознавал их. Если бы его в эти минуты казнили, он бы не сделал ни одного движения, чтобы защититься, не испустил бы ни одного вопля, прося милости.
Он так и остался сидеть на скромном диване, прислоняясь к стене и опустив руки, в том самом месте, где караульные усадили его.