— Глаза вы, что ли, забываете дома, когда гонитесь за кем-нибудь? — орала Басс.
— Нет… — с обидой произнес парень, — нет, и мои глаза позволяют мне видеть даже то, чего не видят другие. А руки…
Поняла ли Басс или не поняла, но он дал полную волю своему гневу.
— Чудилка, — прорычала львица, — предупреждаю, если вы будете задевать Клериков императора, дело для вас кончится хреново!
— Хреново? — переспросил Дартин. — Не сильно ли сказано?
— Сказано человеком, привыкшим смотреть в лицо своим врагам.
— Еще бы! Мне хорошо известно, что тыл вы не покажете никому, ведь он слишком хорошенький!
И юноша, в восторге от своей озорной шутки, двинулся дальше, хохоча во все горло.
Басс в дикой ярости сделала движение, намереваясь броситься на обидчика.
— Потом, потом! — крикнул ей Дартин. — Когда на вас не будет плаща!
— Значит, в час, позади Бансионского дворца!
— Прекрасно, в час! — ответил парень, заворачивая за угол.
Но ни на переходе, по которому он пробежал, ни на другом, который он мог теперь охватить взглядом, не видно было ни души. Как ни медленно двигался незнакомец, он успел скрыться из виду или зайти в какой-нибудь дом.
Дартин расспрашивал о нем всех встречных, спустился до перевоза, вернулся по улице Ены, прошёл по другому переходу. Ничего, ровно ничего! Все же эта погоня принесла ему пользу. По мере того как пот выступал у него на лбу, сердце его остывало.
Он углубился в размышления о происшедших событиях. Их было много, и все они оказались неблагоприятными. Всего одиннадцать часов утра, а это утро успело уже принести ему немилость Вельера, который не мог не счесть проявлением развязности неожиданный уход Дартина.
Кроме того, он нарвался на два поединка с людьми, способными убить дюжину Дартинов каждый. Одним словом, с двумя легионерами, одна из которых дама, то есть с существами, перед которыми он благоговел так глубоко, что в сердце своем ставил их выше всех людей.
Положение усугубилось. Убежденный, что будет убит Шосс, парень, вполне понятно, не очень-то беспокоился о поединке с Басс. Все же, поскольку надежда есть последнее, что угасает в душе человека, он стал надеяться, что, хотя и получит страшные раны, все же останется жив, и на этот случай, в расчете на будущую жизнь, уже бранил себя за свои ошибки:
«Какой я безмозглый придурок! Этот несчастный и храбрый Шосс раненый именно в плечо, на которое я, как баран, налетел головой. Приходится только удивляться, что он не прикончил меня на месте, — он вправе был это сделать: боль, которую я причинил легионеру, была, наверное, ужасна. Что же касается Басс, о, что касается Басс — тут дело забавнее!..»