Профессор смял анонимку и бросил на стол, потом с выражением брезгливости на лице смахнул ее на пол.
Он встал и подошел к окну. Вернувшись к столу, заметил свое отражение в стеклянной дверце книжного шкафа. В его глазах и всем облике читалось недовольство собой и Господом Богом, который не снабдил его изысканным телом и вечной молодостью.
Иван Петрович был непривлекательным господином и осознавал свою некрасивость. В его наружности не было ничего из того, что делает мужчину любимцем женщин. Рост – слишком высок, телосложение – грубое, бугристое лицо и борода делали профессора старше. Самаров полагал, что по-настоящему привлекательным мужчину делают деньги и положение в обществе. У него было то и другое, но, как оказалось, в чем-то он допустил промашку.
Иван Петрович знал, что жена его никогда не любила. Ее взвинченное состояние и резкие перепады настроения давали основания полагать, что она имеет тайную жизнь, но чтобы дело дошло до измены – в это Самаров не верил.
Тем не менее профессор ощутил такую жгучую ревность, что перед глазами все поплыло и заломило в висках. Он поднял с пола смятое письмо и перечитал:
– «…если соизволите прибыть на Большую Ордынку к дому титулярной советницы Головкиной близь Куманинского подворья к четырем часам пополудни…» – Иван Петрович вытащил из кармашка часы и, взглянув на них, проронил: – Уже три.
В дверь постучали, и он крикнул:
– Войдите!
– Пришел купец Ферапонтов, – оповестила его ассистентка.
– Сегодня среда?
– Да. Ему назначено на три.
– Ну, так гоните купчишку в шею! – бешено выкрикнул Самаров.
– Как же так, Иван Петрович? Никак нельзя…
– Я сказал в шею! – Схватив сюртук, Самаров оттолкнул ассистентку и вышел из кабинета.
В гостиной бросил в сторону Фрола:
– Барыня дома?
– Сказала, что поехала к портнихе, – ответил тот.
– Давно?
– В два часа.
Апрельский день бы теплый и пасмурный. С утра прошел дождь и к трем часам опять стал накрапывать. По улице громыхали экипажи, шлепали калошами прохожие и звенели колокола шумных конок. Никому не было дела до пожилого грузного господина с тростью, который шагал по грязи, не разбирая дороги.
На углу Самаров нанял порожнего извозчика и приказал гнать на Ордынку.
– На Малую али на Большую? – спросил тот.
– На Большую гони, да побыстрее!
Извозчик хлестнул кобылу и, тронувшись с места, забубнил себе под нос какую-то песню. Мимо замелькали дома, лавочки, магазины и чугунные ограды особняков.
Опершись руками на трость, Самаров неподвижным взглядом смотрел в спину извозчика. Он избегал думать о предполагаемой измене Анны Сергеевны, старался заглушить мысль, которая жгла его изнутри, рвала тело и убивала саму душу. Иван Петрович убеждал себя в том, что анонимное письмо – это ложь, происки врагов, желавших испортить ему жизнь.