Вскоре после моей поездки в Бетари — Андре тогда было всего пятнадцать — мадам Галлар посвятила ее в тайну любовных дел, причем так грубо и так подробно, что Андре до сих пор содрогалась при воспоминании об этом разговоре, а потом мать преспокойно разрешила ей читать Лукреция, Боккаччо, Рабле. Книги непристойные, даже скабрезные не смущали эту праведницу, но она была категорически против тех, которые считала повинными в извращении христианской веры и морали. «Если хочешь больше узнать о религии, читай отцов церкви», — говорила она, когда видела в руках у дочери Клоделя, Мориака или Бернаноса. Она полагала, что я оказываю на Андре пагубное влияние, и хотела запретить ей со мной общаться. При поддержке духовника с широкими взглядами Андре победила. Но словно искупая вину за свою учебу, чтение, нашу дружбу, она старалась безукоризненно справляться со всем, что мадам Галлар называла ее общественным долгом. Поэтому у нее и болела голова. Днем она едва выкраивала время для занятий скрипкой, а на учебу оставались, по сути, только ночи, и, хотя ей все давалось легко, она постоянно не высыпалась.
Паскаль несколько раз танцевал с ней в тот день. Провожая меня домой, он, волнуясь, сказал:
— Ваша подруга такая милая. Я не раз видел вас с ней в Сорбонне, почему вы нас не познакомили?
— Просто в голову не пришло, — ответила я.
— Я был бы рад снова ее увидеть.
— Это нетрудно.
Меня удивило, что он вдруг проникся очарованием Андре. Паскаль был любезен с женщинами — равно как и с мужчинами, а порой и более, — но не высоко их ставил и вообще, при всей своей доброжелательности, не особо сближался с людьми.
Что до Андре, то у нее первой реакцией на новое лицо была настороженность. Повзрослев, она была поражена пропастью, пролегавшей между евангельскими заповедями и корыстным, недостойным, эгоистичным поведением уважаемых людей; она защищалась от их лицемерия броней цинизма. Андре верила мне, когда я говорила, что Паскаль очень умен, но, хотя ей претила глупость, она не слишком ценила ум: «Ну и куда нас это продвигает?» — спрашивала она запальчиво. Не знаю в точности, что Андре искала, но она с одинаковым скепсисом судила обо всех общепринятых ценностях. Если ей случалось увлечься художником, писателем, актером, то всегда по какой-нибудь парадоксальной причине — ей нравилось в них только что-то вызывающее, даже сомнительное. Луи Жуве настолько пленил ее в роли пьяницы, что она повесила его фотографию у себя в комнате. Эти ее пристрастия были, по сути, не чем иным, как ответом на псевдодобродетели респектабельных господ, она не относилась к этому серьезно. Но была серьезна, когда сказала мне о Паскале: