Как я ненавидела в пятнадцать лет уроки танцев! На меня накатывала странная дурнота, похожая на головокружение, усталость, тоску, причин которой я не понимала, а когда поняла, что она означает, уже не поддавалась этому, настолько несуразным и унизительным казалось мне, что первый встречный одним своим прикосновением может влиять на мое душевное состояние. Но эти девицы были, видимо, наивнее, чем я, или менее самолюбивы — теперь, когда я это знала, мне было неловко на них смотреть. «А Андре?» — думала я. Своим цинизмом она вынуждала меня задаваться вопросами, которые вгоняли меня в краску, едва я улавливала их смысл.
Андре присоединилась ко мне на лестнице, мы сели на верхнюю ступеньку.
— Приятно хоть немножко передохнуть! — сказала она.
— У вас болит голова?
— Да. — Андре улыбнулась. — Наверно, от этой мешанины, которую я залила в себя утром. Обычно, чтобы встряхнуться, я пью кофе или стакан белого вина, а сегодня я их смешала.
— Вино и кофе?
— Получилось совсем неплохо. Я взбодрилась. — Она перестала улыбаться. — Я всю ночь не спала. Мне так жалко Малу!
Андре не особенно ладила с сестрой, но всегда принимала близко к сердцу то, что происходило с людьми вокруг нее.
— Бедная Малу! Она два дня бегала по подружкам советоваться, и все убеждали ее согласиться. Особенно Гита. — Андре хмыкнула. — Гита говорит, что в двадцать восемь лет невыносимо проводить ночи в одиночестве!
— А с человеком, которого не любишь, лучше? — Я улыбнулась. — Гита все еще верит, что любовь нисходит милостью Божьей во время венчания?
— Думаю, да… Ах, все не так просто! — Андре нервно играла золотой цепочкой с медальонами[17]. — У вас-то будет профессия, вы сможете приносить пользу, не выходя замуж. А бесполезная старая дева вроде Гиты — это плохо.
Я в своем эгоизме радовалась, что благодаря большевикам и злой шутке судьбы мой отец разорился: мне хочешь не хочешь придется работать, проблемы, мучившие Андре, передо мной не стояли.
— Неужели вам действительно не позволят учиться дальше и получить диплом агреже[18]?
— Не позволят! Через год я займу место Малу.
— Мать будет пытаться выдать вас замуж?
— Похоже, это уже началось, — засмеялась Андре. — Есть тут один тип из Политеха[19], он дотошно расспрашивает меня о моих вкусах. Я сообщила ему, что мечтаю об икре, домах моды, ночных кабаках, а мой тип мужчины — Луи Жуве[20].
— Он поверил?
— Во всяком случае, забеспокоился, как мне показалось.
Мы поболтали еще немного, и Андре посмотрела на часы на руке:
— Мне пора!
Как я ненавидела этот браслет рабыни! Когда мы сидели в библиотеке и читали под уютным светом зеленых ламп, когда пили чай на улице Суффло или гуляли в Люксембургском саду, Андре вдруг бросала взгляд на часы и в панике убегала: «Я опаздываю!» Она вечно была занята: мать нагружала ее бесчисленными хозяйственными поручениями, и Андре исполняла их с рвением кающейся грешницы. Она упрямо обожала мать, и если в некоторых случаях скрепя сердце решалась на неповиновение, то лишь потому, что мать ее к этому вынуждала.