…В штабе бригады у Василия Васильевича Пучкова сидела группа разведчиков. Из соседней комнаты, как это бывало частенько, слышался голос комбрига Иосифа Родионовича Апанасенко, любимец бригады в строгих тонах разговаривал с кем-то по телефону.
— Что же, дорогие товарищи, подведем некоторые итоги. — В голосе Пучкова, сквозь сухие официальные слова, проскальзывали теплые нотки и самая искренняя любовь ко всем храбрым, честнейшим людям, сидящим тут… Это они, их ценные сведения помогли уничтожить остатки деникинских банд, на помощь к которым уже двигались врангелевцы под командой генерала Улагая.
Пучков, как и ожидал Терентий Петрович, не очень одобрительно отозвался об его выдумке инсценировать собственную гибель в волнах Кубани.
— Полковник Айвазян, судя по всему, человек неглупый и осторожный… был. И, понятное дело, нужно стараться — я говорю не только Петровичу, но и остальным — проявлять больше выдумки, находчивости, сообразительности в подобных ситуациях, — так сказал Василий Васильевич Пучков.
При этом он хмурил свои выцветшие на солнце густые брови, теплая же интонация в голосе его не исчезала.
В целом работа Мартынова и остальных разведчиков получила вполне удовлетворительную оценку.
Один из разведчиков был даже представлен к награждению орденом Красного Знамени; остальным и Терентию Петровичу — благодарность командования.
Приказ был зачитан тут же.
Когда все поднялись, товарищ Пучков попросил Мартынова задержаться.
Василий Васильевич молчал. Хмурился. Барабанил пальцами по столу, затем стал как бы наводить порядок на нем, а стол и без того чистый: две-три бумажки лежали аккуратненько, в самом центре.
Наконец Пучков вздохнул:
— Ты вот что, Петрович. Ты не убивайся. Что ж тут поделать… жестокое время, братишка… А каратели, те, что издевались над безвинным мальчишкой, приговорены к высшей мере. Час назад мне сообщили из трибунала.
Мартынов поднялся:
— Все?.. Могу быть свободным?
— Иди, — тихо сказал Пучков.
…На улице пиликала гармошка. Отчаянно пиликала, взвизгивала. Мужские и женские голоса — десять-двенадцать по крайней мере — с присвистом пели:
Никанорова солома,
Никанорихина рожь.
Никанора нету дома —
Никанориху не трожь!
И-и-эх!.. И-эх!..
Вдали, за станицей, кудлато пылился шлях, по которому час назад увезли в город Никитку. «Врачи городские, они… того… все науки превзошли, не то что какой-нибудь фельдшер!» — Терентий Петрович упрямо цеплялся за эту мысль.
Голоса. Песни. Мартынов отвечал на приветствия знакомых. Иногда улыбался. Он шел как-то боком, необычной для него походкой. То ли встречных слишком много на улице, то ли инстинктивно получалось так, будто плечом отодвигает он всю горластую шумиху.