Вскоре он расстилал на земле видавшее виды пальто.
— Устраивайся, — сказал он мальчику, и тот не заставил себя долго упрашивать. Лег и поджал ноги.
«Не худо бы перекусить», — подумал Терентий Петрович, опускаясь на землю и развязывая свою котомку. Хлеб, сухари, даже кусок колбасы домашней.
— На, Никитка, держи, — сказал он.
Тот не сразу протянул руку, и Мартынов подбодрил:
— Смелее, смелее! Если не поешь, то кишки будут марш играть. А я ночью люблю слухать не марши, а чего-нибудь плавное — вальсы, к примеру.
Сухари хрустели под зубами у того и другого. И от этого хруста становилось весело на душе. Будто сидит Мартынов где-нибудь в тепле, на печи, и от нечего делать пробавляется сухариками.
Сразу же что-то давнее, полузабытое, тронуло сердце и щемяще сдавило горло. Веселье и грусть — они часто сливаются, когда вспоминаешь прошлое, особенно годы детства. И положил Мартынов свою тяжелую руку, и тронул худенькое плечо Никитки — вроде бы тут с ним братишка меньшой или даже сын. «Ах ты, елки-моталки», — улыбнулся он в темноте, и, обнаружив, что мальчик уже посапывает носом, притих блаженно.
Пальто сползло с плеч Никитки, Терентий Петрович поспешил поправить его и наклонился над хлопчиком, стараясь в темноте разглядеть его лицо. Потом прилег рядом и стал думать… Подпольная работа, война, потом революция, а жизнь незаметно подошла к сорока. Нет семьи: ни жены, ни детей. А что же дальше?..
Никитка внезапно открыл глаза и посмотрел на Мартынова. Затем перевел серьезный взгляд на небо.
Немигающе глядели вниз крупные звезды, и мальчик задумчиво спросил:
— Они горячие, дядь? Как печеная картошка… да?
Мартынов ничего не отвечал. Только улыбался.
Нестарый еще казак с вислыми, как у запорожца, усами был слегка под хмельком. Этим, скорее всего, объяснялась его словоохотливость и радушность. Он поставил перед Мартыновым и Никитой по кружке молока, дал по краюхе хлеба. Корочка на хлебе хрустящая, поджаристая. У любого слюнки потекут. А уж у голодного!..
— Эгей, старуха! — крикнул он.
Явилась «старуха» — девочка лет восьми; по знаку отца она принесла на стол колбасу и чеснок. По знаку же и удалилась. Отец посмотрел ей вслед, засучил рукава несвежей нательной сорочки и продолжал изливать душу:
— Поначалу, скажу вам честно, я двумя руками за деникинскую власть голосовал… — Он произнес эту фразу, крякнул сокрушенно и задумчиво подпер кулаком подбородок.
Терентий Петрович, чтобы стронуть с места наступившее молчание, весело произнес:
— Значит, голосовал двумя руками. А потом что… одной рукой стал?