— Помог единицам, а на всех в целом наплевал. Так бы надо сказать, Дубец. На Кладненщине со снабжением обстоит хуже, чем где бы то ни было. А эта совместная борьба за национальную независимость? Мы, конечно, за независимость. Когда дойдет до дела, то опять мы, шахтеры и заводские рабочие, пойдем в первых рядах. Неужели ты веришь, что эта сволочь — буржуи и господа — будут сражаться за чешскую национальную независимость? Нет, они захотят прийти на готовенькое и так же присосаться к независимости, как нынче присасываются к тепленьким местечкам и наживаются на войне. Все это Тонда критиковал в своем августовском письме с фронта. Упрекал, почему наши товарищи, если уж они в Чешском союзе, не позаботятся о том, чтобы Союз боролся против спекуляции и военного ростовщичества чешских спекулянтов из буржуазного аграрного лагеря. Теперь продовольствием у нас не Австрийская монархия спекулирует. Обворовывают наших жен и последнюю рубашку снимают чешские крупные мясоторговцы, аграрии, мельники и вся эта ненасытная грязная свора спекулянтов.
— Товарищи, ну как же вы хотите, чтобы товарищ Ауст этому всему воспрепятствовал? Что против этого может сделать один человек? — отчаянно кричит Дубец.
— Один человек? Что это ты говоришь, Дубец? Разве товарищ Ауст всего лишь один человек? Ауст — наш депутат. Тысячи людей избрали его своим представителем. Это не просто один человек. Согласившись на то, чтобы его избрали, он стал представителем всех нас. Поэтому у него куда больше обязанностей, чем у отдельного рядового человека. Если со спекулянтами снюхивается какая-нибудь рыночная перекупщица и смотрит как бы и ей присосаться к всеобщему воровству, вот это — один человек. Люди ее отругают, и, возможно, придет время, с ней расправится кое-кто из тех, кого она уж очень обобрала. Но когда в компанию крупных спекулянтов попадает социал-демократический депутат — это не один человек. Это не только его позор. Это позор всей партии. От этого страдает партия, ей наносится вред, и она обязана позаботиться о том, чтобы с ним рассчитаться, — негодуя, говорит старый Ванек.
— Неужели ты хотел бы исключить из партии даже такого заслуженного товарища, как Людвик Ауст? — спрашивает Дубец и осеняет себя крестом.
— Исключить, Дубец? Почему исключить? Людвик и сам чувствует, что он уже не наш. Почему он не ходит в Рабочий дом к нам, шахтерам и металлургам, как ходил прежде? — спрашивает Ванек.
— Почему не ходит? У него много забот и хлопот. Разве мало на него навалилось дел, когда все ушли на войну? Заведовать больничной кассой, потребиловкой, иметь депутатский мандат. Разве вы, товарищи, забыли, как Людвик перед войной, все годы, изо дня в день носился по собраниям? Сколько организаций основал, как потрудился и какие имеет заслуги? И это благодарность за все его труды? — плаксивым тоном упрекает Дубец.