Чужестранка. Восхождение к любви (Гэблдон) - страница 262

Он снова тряхнул меня, не в силах совладать с собой.

– Если бы ты вела себя именно так, нам не пришлось бы удирать от целой сотни красных мундиров, следующих за нами по пятам! Господи, женщина, я не знаю, следует ли мне придушить тебя или бросить на землю и выколотить всю дурь, но клянусь богом, что-то мне нужно с тобой сделать!

Тут я попыталась дать ему коленкой по яйцам, но он толкнул свое колено мне между бедер, предупредив любые попытки агрессии.

– Только попробуй, и я дам тебе такого тумака, что в ушах зазвенит!

– Ты скотина и дурак! – задыхаясь, выговорила я, стараясь вырвать свои руки. – Ты что, думаешь, я ушла и попала к ним в плен нарочно?

– Ты сделала это нарочно, хотела отплатить мне за то, что произошло на поляне!

Я застыла с открытым ртом.

– На поляне? С английскими дезертирами?

– Да! Ты считаешь, что я должен был защитить тебя тогда, и ты права. Но я не смог этого сделать, тебе пришлось делать все самой, а теперь ты решила заставить меня заплатить за это и добровольно бросилась в руки человеку, который пролил мою кровь, ты, моя жена!

– Твоя жена! Твоя жена! Тебе нет до меня никакого дела! Я просто твоя собственность и значу что-то для тебя лишь постольку, поскольку принадлежу тебе, а ты не можешь перенести, что кто-нибудь посягает на твою собственность!

– Ты и в самом деле принадлежишь мне! – проревел он, вонзая пальцы мне в плечи, точно гвозди. – И ты моя жена, нравится тебе это или нет!

– Не нравится! Совсем не нравится! Это ничего не значит? Я согреваю твою постель, а тебе нет дела до того, о чем я думаю и что чувствую! Жена для тебя – просто дырка, в которую ты суешь свой член, когда тебе вздумается!

От этих слов он побелел как мел и принялся трясти меня всерьез. Голова моя сильно дернулась, зубы клацнули, и я больно прикусила язык.

– Отпусти меня! – крикнула я. – Отпусти, ты… – И тут я употребила выражение дезертира Гарри: – Ты, похотливый ублюдок!

Он отпустил и отступил на шаг; глаза у него сверкали.

– Шлюха с гнилым языком! Не смей со мной так разговаривать!

– Я буду разговаривать, как хочу! Не тебе мной командовать!

– Ясное дело, не мне! Ты ведешь себя, как тебе вздумается, плевать ты хотела, что от этого страдают другие, упертая эгоистка!

– Это все твоя проклятая гордость! – крикнула я. – Я спасла нас обоих от дезертиров тогда на поляне, и ты не можешь этого пережить. Что, неправда? Ты там стоял как столб! Если бы у меня не оказалось кинжала, быть нам обоим мертвецами.

Пока я не произнесла это вслух, мне и в голову не приходило, что я злюсь на него, потому что он не защитил меня от дезертиров. В более уравновешенном состоянии я вряд ли бы так подумала. Я сказала бы, что это не его вина. Сказала бы, что, к счастью, у меня был кинжал. Но теперь я осознала что, – справедливо это или нет, разумно или не очень, – защитить меня было его обязанностью, и он с ней не справился. Возможно, и он испытывал то же самое.