, то ему можно простить некоторую резкость в обращении и застарелую ненависть ко всему роду человеческому.
Но дяде некогда было себя жалеть. Он заставил Эдди, пребывавшего в состоянии куклы, вылезти из корзины. Кто-то из них двоих — кто именно, Малютка будет спрашивать себя до конца своих дней — снял пистолет с предохранителя и, как выразился человек в красном, «сделал себе одолжение».
Или обоим?
Зависит от того, что называлось словом «шизофрения».
Огибая диван, Анна увидела достаточно, чтобы узнать в лежащем мужчине Алекса. Это совсем не удивило ее, как будто после недавней встречи со своим трупом она приобрела иммунитет против здешних «развлечений». Но возможно, ей становилась доступна зловещая логика происходящего.
В следующую секунду она поняла, что перед ней не Алекс: у ее Алекса не было старого шрама на левом виске и татуировки на левом запястье. Приблизившись вплотную, она рассмотрела и шрам в виде полумесяца, и лиловый «ангх» на руке.
Обнаруженные явные отличия позволили ей отстраненно отнестись к тому, что мужчина был тяжело ранен и, возможно, мертв. Нет, не мертв, поняла она еще через секунду, и не испытала по этому поводу ни малейшей радости или надежды. Трупы были частью патологической головоломки, но хотя бы пассивной частью, а вот что делать с живыми двойниками, она не имела ни малейшего понятия. И боялась их в полном соответствии с простым циничным правилом «бояться надо живых».
«Значит, это и есть твой благоверный?» — осведомилась Фамке, о которой Анна на несколько мгновений посмела забыть.
«Очень похож, но не он. У Алекса…»
«И это тоже он, дурочка. Не обманывай себя, твоя глупость может нам дорого обойтись».
Похоже, старуха не издевалась и говорила серьезно. Анна замерла. «Тоже он?». Это было похуже, чем иметь дело с близким человеком, повредившимся рассудком. Скажем, навестить в психушке брата или сестру и вдруг понять, что прежняя личность исчезла, а вместо нее появился кто-то абсолютно чужой. Но разве не то же самое случилось с ней?
В этот момент Алекс, версия вторая, открыл глаза. Словно в подтверждение старухиных слов, они были точно такого же оттенка, как у ее мужа. В конце концов, кем бы ни оказался этот человек, он вскоре мог разделить участь женщины, застреленной в душе. Ниже груди его белая рубашка была пропитана кровью. Судя по тому, как выглядел правый рукав, еще одна пуля раздробила кость выше локтя.
«Помоги мужу, тупая курица», — подтолкнула Фамке изнутри.
«Чем ему поможешь?»
«А ты попробуй. Пусть хоть что-нибудь скажет».
Чувствуя себя плохой актрисой, не знающей, как изобразить любовь и сострадание, Анна склонилась над раненым. Он смотрел на нее с подозрением, будто не понимал, почему она-то жива. И хотя ее появление давало ему призрачный шанс выжить, что-то не складывалось у него в голове.