«Ого! — сказала старуха. — А наш красавчик, оказывается, под кайфом. Вот неожиданность…»
У Анны не было достаточного опыта в том, как выглядят и как ведут себя раненые люди под кайфом. Не то чтобы она была совсем хорошей девочкой, но от экспериментов, чреватых потерей самоконтроля, судьба ее предохранила. Ну и где теперь ее самоконтроль? А судьба — это, оказывается, всего лишь желчная злобная старуха внутри.
«Так что собираешься делать?» — спросила Фамке, которая, как любой законченный самодур, любила время от времени поиграть в демократию.
Анна впала в ступор. Сознание превратилось в асфальтированную площадку; сквозь трещины, точно клочья жухлой травы, пробивались обрывки чужой мысли: «Нам ведь с тобой не нужны здесь полицейские, правда?..»
С этим она готова была согласиться. Слишком много вопросов, на которые у нее нет ответов, — начиная с того, как она вообще появилась тут. И почему так разительно похожа на мертвую женщину в душевой.
Раненый издал странный звук. Анне показалось, что он захихикал, словно был участником дурацкого розыгрыша и ему не хватило выдержки. Ну а красная жидкость — томатный сок или кровь с бойни… Как легко она хваталась за любую, даже самую нелепую мелочь, способную перевернуть все с головы на ноги. Но ничего не помогало. Алекс-2 не смеялся. Это была предсмертная судорога. Еще немного крови изо рта, розовых пузырей на губах — и все кончилось.
Анна почти ничего не почувствовала, как будто Фамке не подпускала к ней боль, сострадание, ужас потери — то, что положено чувствовать, когда становишься свидетелем чьей-то смерти, а тем более смерти близкого человека. Отрава уже действовала: патологическое сходство двойников стремительно обесценивало то, что Анна испытывала по отношению к настоящему Алексу; теперь все могло оказаться подделкой, включая… саму Анну.
С трудом продираясь сквозь образы, пытавшиеся завладеть ее сознанием (жуткие голые старики бродили по пляжу, пожирая гниющую рыбу), она вцепилась в страшное и, тем не менее, в чем-то утешительное подозрение. Рассмотрела его как следует, повертела так и этак. Что, если она — всего лишь копия Анны, унаследовавшая только часть ее памяти и жалкие остатки человечности? Тогда становится объяснимой свистящая пустота внутри, половинчатость, ущербность — как объясним страх бросить взгляд в зеркало, когда ожидаешь увидеть там совсем не то, к чему привыкла… или вовсе ничего не увидеть.
Она вспомнила женщину из «Соляриса» (как же ее звали? — нет, нельзя требовать слишком многого от плохого оттиска): бедняжка все безуспешно пыталась убить себя, и всякий раз это приводило только к созданию новой копии. Правда, Анне еще хуже — у той, на Солярисе, по крайней мере не было другой твари внутри. Или все-таки была? Должен же был Океан как-то помыкать ею.