– Не мельтеши!
– Слушаюсь, вашбродь.
– Как там текинцы?
– Скачут ироды вокруг лагеря, но близко не подходят, – словоохотливо отвечал солдат, обрадовавшийся возможности почесать языком. – Бывает, стрельнут издали и назад. Боятся, значит.
– Чего боятся?
– Как чего? Известное дело, чичас антиллеристы пушку развернут да и вдарят. Только шерсть в разные стороны и полетит!
– А это что за писк? – прислушался Будищев.
– Из-под сарая-то? Там сука с кутями[42] сховалась, потом или убежала, или прибили. Вот он и пищит, мамку зовет.
– Ничего себе, – заинтересовался Дмитрий и полез посмотреть.
Под глинобитным сараем и впрямь оказалась нора, из которой остро пахло псиной. Похоже, там и было логово неведомой собаки, так не вовремя разродившейся. Хотя сейчас в нем оставался только один щенок, наивно смотревший на человека одним глазом. Второй у него, судя по всему, залип от слизи. Бедолага был очень худ и дрожал от холода, но не решался подползти к офицеру и только обреченно поскуливал.
– Пропадет животинка, – довольно равнодушно заявил самурец. – Придавить бы его, чтобы не мучилась.
– Сейчас я тебя самого придавлю! – неожиданно сам для себя вызверился Будищев.
– Так точно, ваше благородие! – гаркнул солдат и застыл с тем тупым деревянным выражением лица, какое бывает у нижних чинов при виде высокого начальства, от которого они не знают, что ожидать.
Однако кое в чем вчерашний крестьянин был прав, и в глубине души Дмитрий это понимал. Если мать не сыщется, а она, скорее всего, погибла, то щенку не выжить. Разве что найдется добрая душа, у которой достанет терпения и времени ухаживать за ним. В противном случае эта едва теплящаяся жизнь скоро покинет тщедушное тельце, поставив точку в недолгом существовании. Надо было что-то делать, и Будищев решился. Подхватив маленький дрожащий комочек шерсти на руки, он сунул его за пазуху и решительно направился в лагерь.
Люсия Штиглиц сидела рядом с Катей Мамацевой в отведенной им кибитке и горько плакалась товарке.
– Ты не представляешь себе, какой он негодяй, – всхлипывала она.
– Поверь мне, милая, вполне представляю, – сокрушенно вздохнула молодая женщина, гладя подругу по волосам.
– Нет! – нелогично возразила уязвленная до глубины души баронесса. – Он пришел, весь такой любезный, и смотрит, будто я ему небезразлична, а его люди тем временем мешки воруют… подлец!
– Все они таковы, – вздохнула двадцатилетняя сестра милосердия с видом познавшей жизнь матроны и матери многочисленного семейства.
– Да что он вообще о себе думает? Бастард, невежа, мужик!
– Вот и забудь о нем. Есть масса прекрасных молодых офицеров хорошего рода, которые были бы счастливы, обрати ты на них хоть толику своего внимания. Взять хотя бы этого милого хорунжего, как его?