Пошла судебная процедура.
Первым из свидетелей допрашивался следователь Баскарев.
«Хотят сразу к ногтю. — Моисеенко напряженно вглядывался в тонкое, женственное лицо свидетеля. — Красавец писаный, мерзавец».
— Я буду давать показания, — говорит Баскарев, волнуясь, прикрывая пушистыми веками печальные темные глаза, — не как следователь… Как следователю мне пришлось первому приехать на фабрику. Я буду говорить как свидетель того, что видел и знаю…
«И волнуется-то неестественно. — Моисеенко зол. — Спокойнее, браток, — говорит он себе, — спокойнее. Сегодня ты еще всякого наслушаешься».
— Я увидел картину народного гнева, стихийного, не поддающегося описанию. — У господина следователя голос срывается. — Здесь сидят на скамье подсудимых Моисеенко и Волков как руководители стачки. А я скажу, что эти руководители не разрушали, а защищали от разрушения. Они уговаривали народ не трогать хозяйского добра. Но накопившаяся злоба народа за гнет и попрание всяких человеческих прав фабрикантом сделала то, что мы теперь видим.
«Вот это да! — Моисеенко невольно поскреб затылок. — Я-то его мерзавцем обозвал, а он вон как! За нас».
— Нужно удивляться не тому, что произошло, — быстро и точно рассказав о положении на фабрике, заканчивал свои показания Баскарев, — а тому нужно удивляться, как это мог народ терпеть до сего времени.
Председатель суда предлагает сторонам задавать вопросы.
— У меня есть! — говорит Моисеенко.
Все взоры к нему. У дамочек — бинокли. Этот маленький человечек — главное действующее лицо. Моисеенко не торопится с вопросом. Прежде чем спросить, отирает ладонью рот, облокачивается на барьер, все это размягченно, и вдруг как бы вонзает прямой взгляд в свидетеля — от такого взгляда или правду сказать, или отвернуться.
— Известно ли свидетелю, что фабрика Тимофея Морозова находится в чересполосном владении с фабрикой Викулы Морозова? Были ли какие-либо разрушения у Викулы? — Голос спокойный, ясный, ровный.
— Прошу меня извинить. — Баскарев делает легкий поклон в сторону спрашивающего. — Я действительно упустил из вида тот факт, что у Викулы Морозова не было тронуто, что называется, ни одной щепки. Я просто поражался таким отношением народа к чужому добру.
Вызывается директор Дианов.
— На наших фабриках условия, видимо, хороши. Я сказал «видимо». А на самом деле они просто хороши. Если Тимофей Саввич плохо печется о рабочих, то кто же хорошо? У нас великолепные общежития, у нас баня, больница, школа, библиотека… А рабочим все мало. Все мало! Если у нас плохо, так почему же на нашу фабрику стремятся люди буквально со всех губерний России?.. Да, Тимофей Саввич строг. Он поставил великую задачу — вывести русскую промышленность на мировой рынок. Мы с гордостью нынче говорим: товары Никольской мануфактуры выдерживают любую конкуренцию. Для такой задачи, господа, качество продукции, вы отлично понимаете, — основа основ. Штрафы — бич лентяев. Русского лентяйства! Для талантливых людей на нашей фабрике дорога открыта. Я сам пришел к Морозовым мальчиком в контору, а ныне — директор.