Необходимо принять решительные меры к обузданию и ограничению адвокатского произвола… Давно уже пора принять меры против этого сословия, которое всюду, где ни распространялось, представляло величайшую опасность для государственного порядка…
Учреждение присяжных в уголовном суде оказалось для России совершенно ложным, совсем несообразным с условиями нашего быта и с устройством наших судов… От этого учреждения необходимо нам отделаться…»
Стачечников оправдал суд присяжных. Если этот суд вреден государству, зачем он? «Запретить» — мчится по бумаге синий карандаш императора.
В Москве на Земляном валу, в переулке Трех святителей, в доме под золотой крышей — обморочная тишина.
Не слыхать хозяев, не видать слуг.
Тимофей Саввич закрылся в своем дубовом кабинете. Не отворяет ни слугам, ни детям, ни самой Марии Федоровне.
Он сидит в кресле за столом, а на столе — вся коллекция замшелых бутылок.
В полночь стена с книгами раздвинулась, и в кабинет вошла Мария Федоровна. Тимофей Саввич сидит впотьмах.
— Ты знала и эту мою тайну, — усмехается он. — Ты все знаешь, чего же тогда боишься? Я старообрядец, я не посмею убить себя.
— Принесла тебе чаю, Тимофей Саввич.
— Чаю можно. Я всю коллекцию… того. Без всякого наслаждения.
— Голубчик ты мой! Ну чего ты, все уже позади.
— Э, не-ет! Того, что пережил я, с избытком хватит на всю оставшуюся жизнь. Я… перед ними… на коленях! О господи, как я ненавижу этот рабочий скот! До ломоты в зубах ненавижу!
— Но ведь… все кончилось. Убытки давно перекрыты прибылью. За дело, дружок мой! За дело. Оно излечит.
— Нет! — вскакивает на ноги Тимофей Саввич. — Никогда! Я все решил. Я продаю мои фабрики. Все продаю. Все дело. Будем жить на проценты с ценных бумаг.
Мария Федоровна ставит кресло перед столом, садится удобно, надолго.
— Ты подумал о дочерях? Тимофей Саввич, у нас четыре дочери, и все они замужем за щелкоперами, все они без капитала и хороших видов на будущее. У нас, Тимофей Саввич, два сына, и один из них неизлечимо болен.
— Я от своего слова не отступлюсь. Отныне фабрика не мое дело.
— Но чье же? Сергей не может, Савва в Англии, и он ведь очень молод.
— Я повторяю: мануфактуру нужно продать.
— Нет!
В голосе Марии Федоровны такая власть, что Тимофей Саввич закрывает лицо руками.
— Оставь меня. Я ничего не хочу знать и ничего делать не буду. Я старый человек.
— Хорошо. Дай мне слово, что не наделаешь глупостей. У тебя в столе револьвер.
Он открыл стол, достал револьвер, положил возле чернильницы. Она взяла.
— Я сегодня же телеграммой вызову Савву.
Тимофей Саввич промолчал.