— Позовите мужа, — самым вежливым голосом попросил Моисеенко, — у меня к нему дело. Письма.
— Но муж занят. Он по утрам работает.
— Как хотите. Я уйду и больше не приду, а письма выкину.
— Ах да, письма! Но откуда?
— Из Сибири! — грянул в ярости Моисеенко.
— Тише, тише! — бледнея, дама поднесла руки к своему рту и плотно прикрыла его обеими ладошками;— Я… сию, сию минуту.
Метнулась в комнаты, зашептала на всю квартиру:
— Эдуард, к тебе, от Ореста!
Сразу же вышел быстрый крепкий господин. Глянул посланнику в глаза, пожал ему руку, пригласил:
— Прошу ко мне!
— Ну, уж нет! — заартачился Петр Анисимович. — Вот вам письма, и будьте здоровы.
— Да не сердитесь! Вот уж право! Пойдемте посидим. Расскажите, как там…
— Недосуг мне, господин хороший. — Поглядел в потолок, на люстру. — Живут и там. Хариуса едали? Очень сладкая рыба.
Сунул в руки господину сверток с письмами и вышел, крепко прикрыв за собою дверь. Хоть и знал, что зря ушел, господин-то симпатичным показался, но уж все равно.
На улице вспомнил, что пора бы и поесть. Ильинка, правда, не та улица, чтоб и дешево и сердито. Улица фабрикантов и фирм. Вон какие окна: на тройке заехать можно. Во времена матушки Екатерины на Ильинке торговали самыми модными вещами. Голландские высокие лошади цугом несли витиеватые кареты с толстыми гранеными стеклами на дверях. Кучера в пудре. Гусары и егеря на запятках. Перед экипажами скороходы. А в витрине оповещение: «Господин Бергуан рекомендует новейшие духи «Вздохи Амура».
Протопал Петр Анисимович мимо прошлой и нынешней роскоши, сердитый страсть, и отмяк только, когда очутился между Владимирскими и Проломными воротами — на толкучке.
Своя стихия.
Мужички, мещаночки, рабочий люд.
Торговки, сидя на огромных горшках, зазывали отведать горячих щец.
Подошел к одной.
Поднялась с горшка, сняла крышку. Плеснула в чашку два половника с гущей, добавила жижи, кусок хлеба выдала; и за все горячее удовольствие — две копейки.
Поел, «спасибочко» не забыл сказать и двинул на Красную площадь к Верхним рядам, где помещалась пирожная биржа. Тут и пирожники сновали, гладко чесанные, с ящиками на ремнях через плечо. Пять копеек — пара.
Сыпались привычные прибаутки:
— Дяденька, у тебя пироги с тряпкой!
— Ах, сукин сын! Ты, может, за две'копейки-то с бархатом захотел?
Здесь Петр Анисимыч задумался маленько. Нужно и жене подарочек купить и отцу, да и новую фамилию обмыть не грех.
До Бубновской дыры ближе всего. Нырнул.
Двадцать ступенек вниз — и вот они, знаменитые бубновские каюты. Стол, четыре стула, невеселые газовые рожки.