Не удалось! Пусть пробует другой!
Авось другой меня счастливей будет.
Слышь: «Пусть пробует другой».
— Глаза испортишь, буквы-то вон какие маленькие, как букашки! Ложись.
— Не заснуть мне нынче, Катя. И на мал час не заснуть. Прогуляться, что ли?
— Да ведь ночь, мороз.
— Вот и хорошо, глаз меньше. А то, это самое, выглядит кто мои думки да и побежит доносить.
Обнял жену дурачась, а поглядел серьезно и печально.
— Анисимыч, не бойся за меня! Делай все, как знаешь! — сказала быстро Сазоновна и вдруг поцеловала ему руки.
Анисимыч даже вскочил.
— Катя, ты чего, это самое?
— Так! Счастливая я, Петя.
— За все-то мои ссылки да этапы?
— Счастливая я, Петя. Верно говорю. За людей пострадать— не каждому такая сила дана.
Петр Анисимыч сел на краешек постели, взял за руку Сазоновну. Вот так же, взявшись за руки, сидели они на завалинке, когда в ухажерах-то хаживал. С той поры далеко их судьба на крыльях своих носила: и в сам Петербург, и в саму Сибирь, а впереди, как за окошком, — темным-темно.
— А ведь брезжит! — встрепенулся Анисимыч.
— Что?
— За окном, говорю, брезжит.
И обрадовался. Легонько чмокнул Катю в щеку, набросил зипун, ноги в валенки и осторожно выскользнул из каморки.
Было у него в Орехове заветное место. Любил на мосту одиноко постоять. Переметенная снегом Клязьма внизу. Тропинки наискосок от серых, как воробьиная стая, зуевских деревянных домишек к кирпичным утесам бумагопрядильной фабрики — каменному дьяволу, мельнице, где вместо зерна перемалывают людей. Над трубами, как из преисподней, столбы клубящегося, густого, тяжкого дыма и пара. По Орехову цепочкой двухэтажные дома купцов, низ каменный, верх деревянный. Внизу лавки, вверху жилые комнаты. Рабочие казармы в предутреннем сумраке страшны, громоздки, как тюремные замки.
И слева — город, и справа — город, хоть ни Зуево, ни Орехово городским достоинством не почтены. Одно имя этому скопищу фабрик, домов, трактиров, лавок — Громада. И на всю эту Громаду один он выискался, чтоб замахнуться. Как знать, ударить, может, и не придется, но ведь хоть замахнуться-то должен кто-то? Стенька Разин на все царство не побоялся руки поднять, а уж эта Громада, какую и представить себе невозможно.
Как медленно светает.
Заскрипел резко и тяжело снег. К мосту двигался обоз.
Довольно полуночничать, в окошках вспыхивает, преломляясь сквозь морозные узоры, свет. Печи начинают топить. Скоро на работу.
— Нехай! — крикнул по-разински Анисимыч и показал кулак кирпичному дьяволу.
Пустое озорство, а спокойней на душе стало.
Вечером Петр Анисимыч вынес в коридор любезный свой «Вестник Европы».