Серпуховской мещанин Василий Сергеев Волков, вчера ткач, сегодня бунтовщик и заводила бунта, сидел в своей каморке и подшивал жене валенки. Жена его под лампою с картинки вышивала гладью на пяльцах Михаила Архангела. Уже был светлый, серебряный нимб, румяное лицо, рука, сжимающая древко копья, половина белого крыла и зеленые чешуйчатые кольца змея.
Супруги работали молча, но про себя они вели друг с другом длинный грустный разговор. Когда нужно было проверить, верно ли подумалось, они вскидывали вдруг, не сговариваясь, глаза, и Василий тогда тихо смеялся, а жена улыбалась… И все это было как бы во сне.
В дверь стукнули. Пяльцы упали.
— Войди! — крикнул Волков, сразу охрипнув.
Вошел Моисеенко.
— Боже мой! У меня сердце оборвалось. — У женщины задрожали губы, но не заплакала.
Волков бледный, в серых глазах ледяные камешки.
— Ждете гостей?
— Да ведь говорят… Валенки спешу залатать, зимы впереди много.
Моисеенко поискал, куда сесть, опустился на сапожный ящик.
— Садись на кровать.
— А-а! — отмахнулся. — Ты, это самое, дома не ночуй сегодня. Коли слух идет, что нас хотят заарестовать, значит, поберечься нужно. Нам до завтрашнего дня никак в их руки нельзя попадаться.
Покосился на лежащую на полу вышивку:
— Архангела вышиваешь?
— Защиту для меня придумала! — тихо улыбнулся Волков.
— Мы сами себя в обиду не дадим… Завтра в восемь утра приходи в Зуево, в трактир. Оттуда, улучив удобный момент, пойдем с прошением нашим к губернатору… Да веселей вы, ребята! Рано скисать! — Высыпал на стол горсть каленых лесных орехов. — Пощелкайте!
И сразу ушел.
Вспыхивает в лампе, тянется по стеклу длинный язычок пламени.
— Никуда я не пойду из дома, — говорит Волков. — Пойду посижу с мужиками. Если за мной придут, удеру, а коли часов до двенадцати не придут, значит, сегодня не придут.