Конь вроде шел прямо, а при каждом шаге Миша кренился то влево, то вправо. Будто ехал он не по ровной земле, а по сплошной осенней борозде. Сделав три ездки вдоль загона, Миша почувствовал страшную усталость во всем теле. Особенно ныла спина, а ноги — вот-вот, казалось, сведет судорога. Только бы не свалиться, не опозориться, думал мальчик, смахивая пот с лица.
Нет, Сергей Иванович не смотрит в его сторону. Он подошел к загону и что-то говорит своему помощнику. Но как только Колумб поравнялся с ним, Сергей Иванович взял его под уздцы и сказал седоку:
— Слезай. На сегодня будя. Посиди пока в холодке. Завтра, живой останешься, приходи.
Потом неторопко, по-прежнему легко бросил свое тело в седло и, взмахнув кнутом над головой заржавшего Колумба, помчался из ворот в степь. Миша восхищенно следил за всадником до тех пор, пока он не скрылся за бугром.
— Вот чертяка старый, — то ли насмешливо, то ли с завистью сказал за спиной Миши мужчина. — Седьмой десяток, а скачет, чисто парубок.
Миша посмотрел на говорившего. Лицо его, поросшее рыжей щетиной, пожалуй, выражало насмешку, а где-то в уголках выцветших глаз притаилось выжидание.
Мужчина перелез через жердь, присел на ветлу возле Миши и положил огромные мозолистые ладони на колени. Пристально посмотрел на мальчика и спросил:
— Романова Зиновия сынок, значица?
— Да, — ответил Миша.
— Давненько я не видел Афинсгеныча. Считай, десяток годков. А когда-то вместе к девчатам бегали, — думая о чем-то своем, говорил мужчина. — Теперь дорожки наши разминулись. Он, видишь, в гору пошел, а я с горки качусь. Ну да ничего, может, еще все возвернется на круги своя. Так, что ли, в писании сказано? — вдруг повеселевшим голосом спросил собеседник.
— Не знаю. Я не читал писание.
— А зря, — не сказал, а рыкнул мужчина. — Эта книжка сто очков наперед даст любой вашей грамматике. А вон и чертяка скачет. — Вставая, мужчина попросил — Отцу скажи, мол, Иван Фокич Захаров зла, мол, не помнит, поклон шлет и в гости приглашает.
— Ну, все сидишь? — крикнул Сергей Иванович от ворот. На его загорелом лице блуждала добрая улыбка. — Отдыхаешь? — интересовался он, останавливая разгоряченного быстрой ездой Колумба. — Или эту контру слухаешь? — посуровел вдруг конюх, глядя в упор жесткими глазами на рыжебородого.
— Ну ты, — снова не сказал, а по-звериному рыкнул мужчина. — Поукороти язык, а то, неровен час…
— Что, кадетская твоя душа? — гордо выпрямился Сергей Иванович. — Договаривай…
Рыжебородый зло сплюнул, перелез в загон, взял ведро и направился к яслям.
— Ты его не слухай, — сказал Сергей Иванович, присаживаясь возле Миши. — Он — натуральная контра… Сперва в кадетах супротив нас воевал, а после в кулаках верховодил. В тридцать первом году мы его за поджог амбара раскулачили и в Сибирь сослали. Он там десять лет, копейка в копейку, тайгу пилил. Только возвернулся. Документы в порядке. По Конституции обязаны ему предоставить работу. Вот и прислали ко мне на перековку. Пустое это дело, Миша. Легче меч на орало перековать, чем из Фокича нашего человека сделать… Работает вроде не хуже других, но я тебе скажу, паря, сколько волка ни корми, а он все в лес смотрит. Только одного, дурачок, не разумеет, что Советская власть — это штука вечная… И ты на нее держи равнение, а этих недобитых контриков не слухам.