Так продолжалось до тех пор, пока Захаров не раскрыл ворота и лошади топаньем копыт и ржанием не вернули ребят к действительности. Тут они увидели Сергея Ивановича и, думая, что он только сейчас подошел к навесу, смутились, вскочили.
— Это кто же пропечатал так, не Шолохов ли? — спросил конюх, вынимая трубку изо рта.
— Нет, — ответил за всех Миронов. — Островский.
— Скажи на милость, — простодушно удивился старый кавалерист. — Неужто еще кто так может писать, как Шолохов?
Ребятам не хотелось разрушить святую наивность конюха, и они, как могли, объяснили ему, что, конечно, Шолохов — самый лучший писатель, но в Советском Союзе есть и другие хорошие писатели. Гайдар, например, Катаев, Лев Кассиль.
— А теперь еще и этот Островский? — спросил Сергей Иванович.
— Он умер в тридцать шестом году, — печально сказал Миронов. — Вот тут его портрет и про него написано.
Конюх взял книжку, открыл ее, отнес подальше от глаз и долго смотрел на худое молодое лицо комбрига с орденом Ленина на кавалерийской гимнастерке. Потом крепко зажмурился, крякнул и попросил:
— Без меня дальше не читайте.
И когда в ночном, у жаркого костра, Ванюшка читал страницы легендарной биографии первоконника Павки Корчагина, Сергей Иванович порой не выдерживал и, требуя передышки, срывающимся от волнения голосом начинал рассказывать про свои бои-походы. И всегда у него получалось так, будто воевал он где-то совсем рядом с этим отчаянным шепетовским хлопцем. И чем дальше, тем все больше и больше обнаруживал он схожих черт между Корчагиным и своими однополчанами.
А когда закрыли последнюю страницу героической биографии юного революционера, Сергей Иванович, то ли борясь с удушьем, то ли со слезами, после долгого молчанья повелел:
— По осени чтоб в школе был пионерский отряд имени Павки Корчагина. И чтоб все умели в седле держаться, чтобы из карабина палили не в белый свет и чтоб лозу шашкой, как бритвой, срезали на скаку… Ну, это уж моя забота: всему военному искусству вас обучить…
Июнь набирал силу. Озимые, ровные, густые, вымахали в рост человека. Радовали глаз яровые. В мастерских долго за полночь не гасли огни: ремонтировали технику. К фермам везли остатки скошенной в пойме Дона пахучей майской травы, укладывали в высокие скирды.
Хутор жил преддверием большой жатвы. Радовался Зиновий Афиногенович, что все удачно складывается в «Красном партизане». Заезжая на конюшню или в табун, весело обещал Сергею Ивановичу большую золотую медаль ВСХВ за отличных дончаков, которые еще покажут себя в нашей славной кавалерии.