— Вы же открыли дневник?
Я медленно кивнула. Маг начал разворачиваться, но он не успевал остановить помощника.
— Так и они и правда есть, ну эти, — мужчина все же запнулся, изобразил рукой в воздухе нечто странное и выдохнул: — Подруги.
У меня аж ладони зачесались: газетой, да по длинной морде, ой, то есть пощечиной по лицу. Или лучше вот тем толстым талмудом по голове.
— Сержио! — с негодованием воскликнул маг. Его лицо пылало, подозреваю, не меньше моего, а помощник откинулся на стуле, сложил руки на груди и проворчал:
— Она первая сказала.
Я заменила талмуд на стул, потом прибавила горшок с цветком. Доктор чуть остыл, нервно побарабанил пухлыми пальцами по столу и попытался извиниться:
— Приношу глубочайшие, эм, извинения, дарьета.
Я царственно кивнула, хотя просить прощения было не за что. Помощник прав. Приличные дарьеты не проверяют слухи о любовницах, не ходят тайком по магам, не компрометируют себя и жениха. А значит, не могут и пощечины раздавать в ответ на правду.
Маг перевел дух, восстанавливая пошатнувшееся душевное равновесие, чтобы тут же его потерять.
— Четырнадцать, — выдавила из себя. Глаза у доктора сделались круглыми и какими-то несчастными, а вот помощник, наоборот, просиял, хлопнул себя по коленке, но тут же опомнился:
— Вот козел! Ой, простите, дарьета, вырвалось.
— Ничего-ничего, — милостиво улыбнулась и повернулась к доктору: — Так вы мне поможете?
Маг с кислым лицом кивнул. Посвящение в семейные тайны Даренбергов объединило нас не хуже заговорщиков, а четырнадцать любовниц вкупе с репутацией жениха должны были уберечь дневник от любопытных глаз. Я очень на это надеялась, ну а любовницы, да простит меня жених, стоящий повод для невесты заглянуть в личные вещи жениха.
Разрыв связи оказался неожиданно болезненным, хотя меня и уверяли, что я ничего не почувствую — «Это как укус комара, дарьета». Сначала зачесалась ладонь, потом руку свело судорогой, а целитель все шептал над книгой, прожигая взглядом обложку. Мне захотелось крикнуть, чтоб прекратили, но судорога добралась до горла, руку немилосердно обожгло, а потом нечто невидимое ухватило за ладонь и хорошенько тряхнуло так, что я заорала и грохнулась в обморок.
Голоса пробивались сквозь пребывающее в тумане сознание, не задерживаясь в нем.
— Кажись живая.
С моей шеи исчезло прикосновение чужих пальцев.
— И куда ее теперь? Может, того?
— Чтобы нас потом обоих того… Мне вовсе не улыбается встречаться с Даренбергом.
— А она не?
— Вранья в ее рассказе много, как и правды. Но я верю газетам, да и дневник, без сомнения, принадлежит Даренбергу. Так что рисковать не будем. Лечим и выпроваживаем.