— Илейка, — прошептал через некоторое время Добрыня, — ты живой?
— Живой, — ответил Муромец и придвинулся к спине товарища, — руки похолодели.
— У меня тоже. Михайло-то смерть принял… То и нас ожидает. Господи, спаси и помилуй… Сволокут, как солому… Слышь, Илья, будь мне братом? До конца… недолго осталось нам, — сказал Добрыня.
— До конца дней моих буду тебе названым братом.
— Добро… — прошептал Добрыня и уснул.
Илья еще некоторое время прислушивался к шагам стражника и тоже уснул как убитый. Проснулся он от того, что чьи-то горячие руки обхватили его за шею, девичье лицо прижалось к щеке.
— Илейка! Илейка! — шептал до боли знакомый голос. — Вставай, беги! Слышишь меня? Это я! Я…
— Кто ты? — отстранился Илья — ему все не верилось, он думал, что бредит, хоть сердце замирало от радости.
— Я… Я… — говорила во тьме девушка. — Уходи прочь, на Русь беги к своим… Вот меч твой…
Илья почувствовал, что руки его свободны, он обнял девушку, прижал к себе.
— Пусти! — вырвалась она. — Как родится новый месяц, в Белом городе, где корчма «Комарёк», увидимся… Слышишь? Я ведь тебя одного люблю…
Сказала и выскользнула, исчезла, как тень. Илья шарил руками по всей палатке и не верил. Словно лунный луч на мгновение подержал в руках. В темноте наткнулся на Добрыню, стал поспешно развязывать ему руки. Надежда, крылатая птица, — радостью вошла в грудь.
— Что ты, Илья? Что? — спрашивал спросонья Добрыня.
— Бежим, брат! Бежим!
Они уже слышали, как кто-то приближался к палатке, бряцая оружием и громко зевая… Рванули полог палатки Добрыня и Муромец, и в лица им брызнули серебряным снегом звезды. Побежали напрямик — ничего им не было страшно. Кто-то загородил дорогу. Свалили, сбили с ног, подхватили копье. Илейка взметнул кого-то за ноги, вскружил над головой, швырнул в преградившую им дорогу толпу.
— Шайтан! Шайтан! — кричали кочевники.
Мелькнул страшным видением посаженный на кол Михайло Потык.
Лошади пощипывали траву. Добрыня с Илейкой добежали до них, вскочили на хребты, ударили ногами в крутые бока, и те понесли. Сзади гвалт, сумятица! Кто-то попал в костер, разбросав искры. Все дальше по глухим подольским улицам уносили богатырей дикие степные кони. Муромец ликовал — он знал, что совершил этот подвиг, это дерзкое бегство потому, что сердце его снова пылало любовью. То была она. Она вернулась к нему — его Синегорка.
Витязи скрылись в глухих дебрях Крещатицкой долины, а в переполошившемся стане врага, прямо перед шатром хакана, медленно умирал Михайло Потык. Михайло просил пить.
Печенеги остановились у леса. Оборвались воинственные крики, перешли на шепот — его не повторял шайтан, не забавлялся словами, как цветными камешками, перебрасывая их с руки на руку. Было слышно, как кони хлестали хвостами. Конь Добрыни громко заржал. Тотчас же несколько стрел ударились в деревья. Минуту кочевники решали — войти ли им в лес, но страх пересилил. Уныло поскакали к табору. Сквозь просветы в деревьях Илейка с Добрынею видели, как поминутно оглядывался всадник, заключавший отряд. Ему не хотелось показывать спину. Дорога уходила вверх и вверх, где светила ущербная лупа, тени печенегов с поднятыми копьями четко вырисовывались на светлом небе. За ними бежал по пятам спасший Илейку конь. Пожалел Добрыня и своего — куда с ним? В Киянь не проберешься! Пустил на волю. Как заржал он! Как понесся из леса, будто у него горел хвост…