— Илья! — запоздало крикнул Добрыня. Муромец еще некоторое время держался в седле, потом выронил меч и грохнулся о землю. Конь потащил его по ковылю. Далеко покатился шелом. Потом нога выскочила из стремени, он остался лежать.
«Вот и все», — подумал Илья. Он ждал этого часа, и час пришел. Теперь можно отдохнуть от великой тяготы, которую сам на себя возложил. Как хорошо кругом, тихо! Так всегда бы. Хорошо! Только быстро-быстро надвигается темень. Илья сжал кулак, почувствовал в нем жесткую прядку травы, такую теплую, живую, значительную, и потерял сознание.
— Илья! Илья! — испуганно звал Добрыня, спрыгнув с коня и опускаясь на колени.
Подскакал Алеша, остановился, переводя дух. Оборванный ворот рубахи с синими васильками свешивался на грудь.
— Дышит, — сказал Добрыня, — но сердце тако постукивает… Ключик подземный.
Он вытер пот с лица тыльной стороною ладони. Алеша спешился, и вдвоем они перенесли Илью под курган в короткую тень. Стали снимать кольчугу.
— Закраснел чешуей, что сазан, — покачал головой Алеша. — Рана глубокая.
— Восстанет, — уверенно бросил Добрыня.
Нарвали пучки зверобоя, обложили рану.
Восемь сраженных степняков лежали неподалеку от кургана, три лошади тяжело припали к земле, четвертая стояла над хозяином, а он все еще держал поводья. Собрали оружие — сабли, луки, колчаны, щиты — все пригодится на заставе, где знают цену каждому наконечнику стрелы. Взяли и мешочек с перцем, висевший на шее одного печенега. Устроили носилы. Поперек седел Бура и Алешиного конька уложили шесть копий, приторочили их ремнями, бросили сверху подбитый пенькою доспех. Осторожно подняли на него Илью.
Прежде чем тронуться, Алеша оборвал висевший ворот рубахи, наколол его на острие копья. Тупым концом воткнул в нору — руссы были! Приложив руку к бровям, осмотрел горизонт — нигде не пылило.
— Едем, Алеша, едем! — крикнул Добрыня. — Глотку жаждой спалило.
— Едем! — откликнулся Попович, потер руки, — Славное дело содеяли!
Он вскочил на злобно всхрапнувшую печенежскую лошадь. Тронулись.
Прилетела птица, села на голову каменного болвана, пустила в глаз белую струйку, противно каркнула. Отовсюду уже летели другие враны и жуки-могильщики — черные с красными перевязями на крыльях, поползли по трупам.
Подальше! Подальше от этого места. На рукояти меча Добрыня сделал — зарубку. Алеша ехал позади, не оглядываясь. Он дразнил стрекозу, которая пыталась сесть на копье, тихонько мурлыкал:
То не красная рябина,
Дидо, ладо, отцвела,
Князя храбрая дружина
В чистом поле полегла…
На засеку вернулись под вечер, когда уже встал над Стугною месяц — горбатенький рыжий мужичок. Это было не вполне безопасное место, но Добрыня с Алешей так были утомлены, что не стали думать о ночном дозоре и, задав коням корм, уснули в шалаше. Всю ночь стонал, метался Муромец, вспоминал Синегорку. Добрыня подносил к его губам глиняную баклагу, поил прохладной водой. "Мучительная ночь на груде вражеского оружия!