— Вот он — наш городок! Видал? — с гордость* кивнул Добрыня, а Попович показал мозоли на ладонях:
— Своими руками!
Илейка молчал.
— Здесь, значит, и жить будем, избывать лиха.
— Без князей и бояр! — шагнул Добрыня к зарослям ежевики над обрывом. — Землянку выроем, кровлю над ней возведем. Большую землянку, чтобы коней вводить можно было.
— Берегись, степь! — погрозил Илья кулаком, широко улыбаясь. — Городьба!
А храбры все объясняли ему, прутиками чертили на песке, где будет застава и с какой стороны подойдет к ней вал. Над ярко-желтой головой Алеши порхала бабочка, хотела сесть, и это было так чудно!
— Спасибо вам, братья, за то, что выходили меня, как малое дитя! — сказал Муромец дрогнувшим голосом. — Останемся здесь. Ни один степняк не пройдет на Русь, разве только по косточкам нашим. Каков городок, а? Вот так подарок мне, покуда лежал без памяти! Добрыня! Алеша! Не осилить им нас за таким тыном!
Добрыня с Алешей сияли.
— А что! Не хуже тех плотников-новгородцев сделано! Крепкий и ровный тын!
Илейка подошел к частоколу, ощупывал слабыми еще руками каждое бревно, каждую плаху. В зазоры совал палец — не пройдет ли стрела.
— Пошел, пошел! — радовались Добрыня с Алешей.
И он пошел. Он снова пошел в богатырскую страду. В битвах и схватках проводили дни; то они выслеживали врага, то враг выслеживал их, гнал по следу. Быстро пришла зима, сковала суровым морозом землю, но печенеги не уходили, они все еще бродили здесь, и кони их рылн копытами снег. Потом снова зазеленели луга, покрылись золотистыми звездочками гусиного лука, вербы зацвели серым жемчугом, но роздыху не было, и это было самое тяжелое испытание. Кровь… кровь преследовала Илью своим дурным запахом.
Солнечная круговерть продолжалась бесконечно долго — три лета и три зимы. Заметно огрубели Добрыня с Алешей. У первого седина пробилась в бороду, а второй все реже брал в руки гусельки — из горла только хрип выходил: надорвалось горло ратными криками на холодном ветру. Храбры становились все молчаливее, и ночью в землянке слышались глухие стоны, скрип зубов. Спали с конями в ногах, с копьями в головах. Порою налетали черные бури, тогда тучи пыли вдруг поднимались, закрывали солнце, порою свистал ветер, лепил мокрый снег, а то начинались серые осенние дожди, большие ночи, время тянулось еще тоскливей. Весною все оживлялось. Рябила степь бугорками и проталинами. Пробуждался от спячки водяной — старик с большим брюхом н одутловатым лицом, в шапке из зеленой куги, ломал лед головой, хлопал по воде ладонями, фыркал и кувыркался, показывая утиные ноги. Вырывало с корнем прикованную к льдине вербу и уносило мутным потоком… На глинистых обрывах Стугны зацветала мать-и-мачеха.