— Возрадуйся, Елена Яновна! Воз тарани вяленой продал, да два осетра, да стерляди много. Будет тебе низанка хрустальная на шею.
Большими шагами он подошел к столу, залпом осушил недопитый Поповичем мед, сбросил на пол кафтан.
Неси еще, женуленька… Славное дельце содеял.
— Разом, батюшка, разом, — очнулась наконец женщина, забегала по избе.
Хозяин обшаривал горшки, двигал тарелки, смачно жевал. Скрипела, въезжая во двор, повозка. Алена вернулась и стала потчевать мужа. Но того не брал мед. Все хвастался своей «удачей-таланом».
— Сам доспел умом-разумом! Богатым стал, а был гол, как бубен!
У Алеши и ноги занемели (неудобно было сидеть на корточках), и бок ухват подпирал. Хозяин вдруг затянул песню:
Ой, в по-о-ле могила
С ветром говорила-а:
«Повей, ветер бу-у-уй-ный,
Чтоб я не чернела»…
Пел он густым мягким голосом, будто по мху слова стелил. Алеша даже заворочался в запечье — напомнилась ему степь, воля и буйный Стрибог, свистящий в уши.
Чтоб на мне трава ро-осла
Да чтоб зеленела-а.
Отчего-то жаль стало Поповичу самого себя, до слез жаль. Где-то в Диком поле и его курган чернеть будет. Неужто не порастет травой, неужто тур белолюбый не придет бить копытом и мощным выдохом не поднимет пыль с бурьяна? Неужто орлы не совьют гнезда на нем? А голос все журбил, переворачивая душу:
А ветер не ве-е-ет,
А солнце не гре-ет,
Только в поле у дороги
Трава зелене-ет.
Неудержимо потянуло туда, в седые ковыльные степи, где красными головешками тлеют бодяки. Алеша тихонько подхватил:
Что ж ты, ветер, не ве-ешь,
Ты, солнце, не гре-е-ешь…
В два голоса полилась печальная песня. Елена Яновна забилась в угол и с ужасом слушала, как Алешин голос забирал все выше, будто жаворонок по весне взлетал в самое небо. Хозяин остановился, вытаращив глаза, помотал головой, но не в силах совладать с колдовскою песней, снова отдался ей, с упоением застилая все густыми ' тучами голоса. А голос Поповича изредка пробивался, как солнце, и тут же исчезал. Потом уж оба разошлись, кто кого перепоет. Хозяин гремел, словно гром прыгал по небу — грозный, как судьба, казалось, вот-вот глянет огненными очами дед Перун и загорится изба, но Алеша не сдавался — тянул высоко и жалобно, будто желна в дупле:
Лучше б ко-о-сти мои
Во по-о-ле белели…
Вытянул так тонко, с такою болью, что хозяин оборвал песню и остался с открытым ртом. Он снова затянул, но на этот раз едва слышно. Алешу уже ничто не могло остановить. Во весь дух пропел последнюю строчку. Хозяин схватил кувшин и бросил его за печь. Полетели черепки, Елена Яновна взвизгнула, Алеша рванулся к двери. «Вот так похмелье!» — промелькнуло в голове. Опрокинул корчагу, откуда-то свалилась охапка свежего укропа.