Стал есть, отломив себе добрую половину хлеба. Чувствовал, что изрядно проголодался. Соловей сидел затаясь. Единственный совиный глаз его смотрел в упор на Илейку, словно изучал. Когда Муромец насытился и обтер усы, разбойник вдруг наклонился над столом, зашептал:
— Гляжу на тебя — какой бы мне товарищ был! Какие бы дела с тобой вершили! Другую б дорогу избрали, поближе к Киеву… Засели бы в лесу на вечные времена…
— Нишкни! — хлопнул ладонью по столу Муромец. — Вырву язык твой пакостный!
— Вырви, Муромец, вырви! — еще горячей зашептал Соловей, словно гвоздь вбивал в темя. — Потому — дело доброе, не хуже никакого другого. Потрошили бы мы с тобой и конного и пешего. Что тебе в них? Откачнись, Муромец!
Соловей говорил шепотом, словно боялся, что остановит его Илейка. Спешил выговориться. Лицо разгорелось, рассыпался по нему чуб.
— Уйдем на киевскую дорогу, погуляем с тобой, попируем. Буйство во мне, ненависть лютая, — придавил локтем край стола Соловей. — Разудалый я человек, со мной, Муромец, не пропадешь — в ближнем селе есть пособники: Струна, Стрела и Сатуля! До самого Киева и княжить будем, сами себе вольпые люди!
— Нишкни! — вдруг ударил кулаком о стол Илейка, и Соловей замолчал. — Выслушал я тебя… Села поруганы, города рушатся, детей в полон ведут! Вот она — обида русской земли! Вот она — правда русская, и по пей судить тебя будет великий князь Владимир Красное Солнышко, заступник земли нашей.
— Заступник? — даже подскочил Соловей. — Погоди, узнаешь еще, каков он, заступник! И правду русскую узнаешь!
Разбойник хихикнул, осклабился, продолжал, захлебываясь слюной:
— Кистень — вот правда! Жахнет по черепу — дыра. От секиры голова катится, что кожаный мяч! От стрелы горькой рана годами гпиет! Нет другой правды! Все мразь, все людство. Они — бараны, мы — волки. Тьфу! Пусть земля пожрет их кровь! Три ножа наша правда — поясной, подсайдачный, засапожный!
Соловей продолжал еще настойчивее, брызгая слюной:
— А что нам печенеги? В леса они не придут. Налетела саранча, а завтра где будет? Улетит дальше, простору много, и нет края земли. Они летучьи люди. И что нам Русь? Много ее, всем хватит. Разбредется племенами по разным местам и станет жить по-прежнему — хлеб сеять и скот пасти, как двести лет тому…
— Ну нет, — возразил Илейка, — нет нам возврата в сивые века! Будет зады лакомить, мы с тобой не столкуемся. Поведу тебя в Киев.
Соловей продолжал еще настойчивее, брызгая слюной:
— Хочешь, самого тебя боярином сделаю — золота дам полную торбу, все с каменьями самоцветными — смарагдами, яхонтами, лалами. — Клады у меня зарыты в лесу. Пять лет копил, в рубище ходил, не притрагивался. Все отдам тебе до последней сережки, до гривны серебряной. Уговор, а? Не поскуплюсь, Муромец, слово даю разбойничье. Будешь вельможею в Киеве, домину поставишь из камня, станешь холопов иметь и стегать их плеткою… Согласен — поезжай своею дорогою! Кто кого ловил по лесу, кто от кого прятался? Ты ли от меня, или я от тебя — никто того не приметил.