Или можно сказать, началось все с того, что об этом написала «Гардиан», назвав этот поступок предательством по отношению к заплатившим зрителям, организатору — Литературному фестивалю в Кэмдене — и Эстер Эббот, молодой журналистке, готовившей интервью и говорившей, что она его очень ждет. Или можно сказать, все началось с того, что «Нью-Йоркер» связался с издательством Риммена, чтобы договориться об интервью. Когда сотрудник издательства сообщил, что Одд Риммен, к сожалению, интервью больше не дает, из «Нью-Йоркера» попросили его номер телефона — вдруг его удастся уговорить, — а в ответ услышали, что телефона у него больше нет. Да, издательство на самом деле даже не знало, где Риммен находится, никто не получал от него вестей с тех пор, как он в тот вечер ушел из Театра Чарльза Диккенса.
Правдой это было лишь отчасти, но «Нью-Йоркер» написал статью об Одде Риммене без его участия: другие писатели, литературные критики и деятели культуры высказали свое отношение к писателю вообще и к роману «Возвышенность» в частности.
Там, где Одд Риммен находился — в родительском доме во Франции, — ему оставалось лишь поражаться тому, что, как вдруг оказалось, все эти известные личности не только читали его, но и утверждали, будто знают лично. Возможно, нечего удивляться, что они соврали о знакомстве с его литературным творчеством, чтобы засветиться в престижном «Нью-Йоркере», — за пару дней они, естественно, успели пролистать пару книг, чтобы почувствовать стиль, или просмотреть краткие обзоры на разных сайтах, предназначенных для студентов. Но они высказывались о его «загадочной личности и необыкновенной харизме», что оказалось еще более удивительно: насколько он сам помнил, с этими людьми он встречался по работе — на фестивалях, книжных ярмарках, церемониях награждения премиями — и обменивался вежливыми фразами — и это в сфере, где вежливость граничит с паранойей. (Согласно теории Одда Риммена, писатели страшно боятся задеть других писателей, поскольку лучше других знают: восприимчивый ум, вооруженный пером, — это как ребенок с пистолетом-пулеметом «узи».)
Но, дав самому себе обет хранить аскезу, чистоту и держаться подальше от всего, что могло бы показаться (поправка: что могло быть) продажностью, интеллектуальным жульничеством или самовосхвалением, Одд Риммен перекрыл себе доступ к тому, чтобы исправить впечатление о себе самом как о некоем культовом литературном герое, которое могло сложиться о нем у читателя «Нью-Йоркера».
Независимо от того, как все это началось, так дело и шло. Это и рассказывала его редактор, когда он звонил с телефона-автомата в деревенском магазинчике.