— Надо сжать его и представить, как он высасывает из вас боль.
* * *
Привезли кусачки, и Джулиана отправили в больницу.
Я позвонил Хелене — сообщил, что Джулиана нашли и что он жив. Пока я говорил, до меня вдруг дошло, что я, расследуя убийства, ни разу никому не сообщал о том, что дорогой их сердцу человек найден живым. Впрочем, Хелена отреагировала так же, как и те, кому я приношу известие о смерти: сперва непродолжительное молчание, пока мозг, видимо, пытается отыскать причину ошибки, объяснение, почему это невозможно, а после, когда это ему не удается, плач, свидетельствующий о том, что мозг вынужден принять эту весть. Нередко даже виновный ревнивец принимается рыдать, причем иногда сильнее, чем невиновные. Но Хелена плакала иначе. Слезы радости. Слепой дождь. Он растревожил во мне что-то, какое-то зыбкое воспоминание, и к горлу подкатил комок. И когда Хелена, рыдая, пробормотала слова благодарности, мне пришлось откашляться и лишь потом ответить — иначе голос у меня наверняка сорвался бы.
К вечеру, когда я приехал в больницу в Потии, Хелена уже сидела возле кровати и держала Джулиана — у того явно прибавилось сил — за руку. Девушка, вероятно, решила, будто Джулиана спасли благодаря моей блестящей сообразительности, и я не стал говорить о том, что из-за недостатка у меня воображения юноша едва не погиб.
Я попросил разрешения переговорить с Джулианом наедине, и Хелена, прежде чем покинуть нас, схватила мою руку и поцеловала ее.
Рассказ Джулиана совпадал с тем, как я представлял себе развитие событий.
По пути в больницу после стычки в баре они с Францем снова сцепились.
— Я солгал, — признался Джулиан, — сказал, что поговорил с Хеленой, открылся ей и что она меня простила и сказала, будто любит меня. И ему лучше отступиться и побыстрее забыть ее. Да, это была ложь, но я-то все равно собирался потом позвонить Хелене и не сомневался, что все будет так, как я сказал. Но Франц закричал, что все это вранье, съехал на обочину, открыл бардачок и вытащил пистолет, который купил в Потии.
— Вы его видели таким прежде?
— Я видел, как он злится, и мы, бывало, дрались, но таким… таким безумным я его еще не видел. — В глазах у Джулиана блеснули слезы. — И все равно я его не виню. Я влюбился в эту девушку, потому что он рассказывал мне о ней, показывал фотографии, восхищался и превозносил ее. А я ее похитил. Иначе и не скажешь. Я предал и его, и ее. Я бы поступил так же, как он. Хотя нет — я бы выстрелил и убил. А он заставил меня доехать до Хоры, где высадил, ткнул в спину пистолетом и довел до Палеохоры. Он, наверное, еще раньше приметил этот погреб и теперь приковал меня наручниками — их он тоже в Потии купил.