Немного отхожу в сторону, беру в правую руку карту и держу ее вместе со штурвалом. Ориентироваться в наступившей темноте, сохраняя одновременно место встрою, очень трудно. Главная надежда все же на командира и его опытного штурмана Ивана Сомова — эти с пути не собьются. Да и ничего с ними не случится, чего это вздумалось мне представить себя в роли ведущего? Ночью вражеские истребители отдыхают, а зенитчики стреляют больше для успокоения совести.
Как раз в этот момент в стороне засверкали разрывы зенитных снарядов. Самолет слегка тряхнуло. Шальной снаряд. Бывает. Сейчас проскочим зону огня и снова станет тихо… Вдруг какая-то неведомая сила выбросила меня вперед. Убираю наполовину газ и в это время вижу, как машина комиссара полка А. Д. Барышева с большим креном и со снижением отворачивает влево, а моя — теряет скорость. Самолет Ушакова снова выходит вперед. Похоже, что мы уже на боевом курсе, но Аргунов после того злосчастного монолога все еще молчит, словно в рот воды набрал. Сомов открывает бомболюки, сбрасывает груз. Чувствую, как освобождается от мешков и наш самолет. Ага, значит, Аргунов все же взял себя в руки, вспомнил, что отправился не на прогулку. Спасибо, как говорится, и на этом.
Пилотировать облегченный самолет намного проще, но в сгустившейся темноте карту пришлось отложить, все равно на ней не видно надписей. Осматриваюсь по сторонам: ведомых звеньев в строю нет, видно, действуют самостоятельно. Теперь, когда задание выполнено, начинаю разбираться в обстановке, проверяю показания приборов. Скорость мала. Неужели опять не закрыты створки бомболюков? Нет, с люками порядок! Присматриваюсь к ведущему и вижу, что идет он с правым креном. Значит, самолет Ушакова поврежден, потерял скорость, а вместе с ним и я, его ведомый. Так и есть: сектора газа у меня наполовину убраны, скорость едва 160 километров в час. Это небезопасно, тем более в строю, да еще ночью. Надо бы возвращаться поодиночке, но где он, свой аэродром? И где мы сами сейчас? Нет, теперь мы связаны с самолетом Ушакова одной ниточкой — ведь у нас практически на двоих лишь один штурман, знающий обратный маршрут полета.
Но недаром народная мудрость гласит, что где тонко, там и рвется. После бомбометания миновало уже полчаса, по расчету времени пора нам садиться на своем аэродроме, а его как не бывало. Ведущий то и дело меняет курс, хотя сейчас это маневрирование не вызывается боевой необходимостью. Что-то похоже на потерю ориентировки. Делаем еще один вираж, а внизу — ни огонька. Теперь почти не остается сомнений в том, что Сомов заблудился. В таких случаях положено ведомому выходить вперед и лидировать группу в пункт посадки. Наверное, Ушаков ломает сейчас голову, почему мы не выполняем этого общеизвестного требования? На всякий случай запрашиваю Аргунова о месте самолета, но его молчание гасит последние искорки надежды. Дальнейшее начинает вырисовываться в довольно мрачных тонах.