Генерал Ветошников доложил, что в оборонительной полосе армии все соединения связаны боем, отражают настойчивые атаки. Ни у кого ничего взять невозможно.
— Остается только просить главнокомандующего, — заключил он.
«Но ведь я ему только что доложил обстановку, сказал, что первая атака отбита! Как можно просить помощи? — думал я. — Если положение ухудшится, обращусь к главкому, а пока посмотрим, как будут развертываться события». А самого беспрерывно беспокоит мысль, не будет ли потом поздно? Ведь до фронтовых резервов в лучшем случае 60–70 километров!
В 10 часов С. М. Рогачевский и А. И. Родимцев порадовали докладами об отражении второй атаки.
Докладывая главнокомандующему обстановку на 10 часов утра, я настойчиво просил подбросить в мой резерв одну стрелковую дивизию и две танковые бригады, которые у меня забрали накануне. Отсутствие резервов не давало мне возможности влиять на ход сражения, тем более что все части очень малочисленна значит, могут не выдержать танкового тарана. Немного подумав, Тимошенко ответил:
— Хорошо. Пока держись. Что-нибудь придумаем!
И мы держались. Но к 12 часам от непрерывных бомбежек и танковых атак наши силы стали иссякать. На участке 680-го полка противник овладел его первой траншеей. Начали выдыхаться и гвардейцы 34-го полка. Момент был критический. Именно сейчас, не позднее, надо было поддержать эти полки, чтобы отбросить врага в исходное положение.
Я снова доложил главкому обстановку и попросил помощи. Маршал Тимошенко пообещал направить в мое распоряжение 23-й танковый корпус. «Наконец-то!» вздохнул я с облегчением. Эту радостную весть я тут же сообщил члену Военного совета и начальнику штаба. Попросил генерала Л. В. Ветошникова выяснить, где находится 23-й танковый корпус и как скоро можно ожидать его прибытия.
Через полчаса начальник штаба доложил, что корпус находится в 70 километрах от нас и может быть здесь только к утру 1 июля.
«Поздно, — мелькнула мысль, — войска могут не выдержать танкового удара, и тогда поддержка будет запоздалой… Недаром говорят, дорога ложка к обеду. А сейчас надо немедленно усилить правый фланг армии до прихода 23-го танкового корпуса».
Я вывел один полк из 38-й стрелковой дивизии, с ее же участка взял 65-ю танковую бригаду, вывел один полк из 175-й стрелковой дивизии и бросил их на помощь 13-й гвардейской и 169-й стрелковым дивизиям. Но вскоре понял, что и эти меры запоздали.
К 14 часам немецкие танки прорвали оборону 680-го и 34-го гвардейского стрелковых полков, а выводимые мною части для усиления правого фланга еще не начали марша к пунктам сосредоточения. Чтобы эти части успели прийти на помощь 680-му и 34-му гвардейскому полкам, надо было отдать приказ в 8 часов утра, а не в 12 часов 30 минут дня, как это сделал я. Но мог ли я пойти на такую меру в 8 часов, когда обстановка еще не прояснилась? Впоследствии я много думал над этим и всякий раз приходил к выводу, что в 8 часов нельзя было принять такое решение, потому что противник был не менее активен и на левом фланге армии в полосах 38-й и 175-й стрелковых дивизий; в ходе боя ослаблять оборону этих дивизий и нарушить принятый боевой порядок было опасно. Под давлением танков и авиации 169-я и 13-я гвардейская начали с боем отходить. За день противник занял Борисовку, хутора Гришкин и Огибное, вклинился в нашу оборону на 12 километров.