— Максим Петрович, Вам ничего не говорит фамилия Горшков Иван Павлович?
— Ваня, братик, живой! — так громко крикнул Петухов на том конце провода, что все находящиеся в кабинете отчётливо это услышали, — а мне говорили, что ты погиб при выходе из окружения.
— Нет, братик Максимушка, выжил я. Пулевых ранений у меня не было. Пули все достались коню. А я сломал два ребра, руку выше локтя, ногу ниже колена. Лежал до ночи. Пришли похоронщики, а я живой. Вот так. В госпитале меня комиссовали. Будённый демобилизовал. Сейчас председатель Совета в станице Прихопёрской. Мы десять дней назад создали колхоз, да такой, какого нету во всей стране. Людей — четыреста человек. Лошадей — триста голов. Вывозим древесину из поймы Хопра. Кто не вывезет, тот до июля месяца не влезет в займище. А летом лес на строительство не рубят. И ещё: мы собирать скот в общие базы пока не будем, оставляем у хозяина под сохранные расписки. В таком случае мы сохраним животных всех до одной головы. Максимушка, если есть у тебя возможность, то советуй, а то и приказывай не собирать скот в зиму. Погубим вначале корма, а потом скот и лошадей.
— Братик Ваня. Я бесконечно рад, что ты жив. При первой возможности я к тебе приеду.
Этот телефонный разговор поверг Розенберга в смятение. Он побледнел.
Иван Павлович снова стал смотреть в окно. Приехавшие с Розенбергом и сам Розенберг смотрели в пол.
— Одним словом говоря, я пересолил. Не разобравшись с делом, я стал орать на вас, товарищи, за то, что вы без меня создали колхоз, что вы ничего не умеете. Я прошу Вас, Иван Павлович, Степан Ефимович, Фёдор Иванович простить мне моё хамство, — заговорил Розенберг, — я к вам больше не приеду. У вас нечего делать. У вас надо учиться. У нас есть колхозы над Хопром, созданные три недели назад. Но никто не заготавливает древесину. Ни у одного колхоза нету денег на счету в банке, а у вас есть. Ещё раз прошу вас простить мне моё хамство.
— Ладно, простили, — сказал Иван Павлович.
— Вам можно посмотреть наш колхоз изнутри. Желаете? Я вас спрашиваю, приезжие!
— Желаем, — ответил Розенберг.
— Я возьму сохранные расписки, — сказал Сенчуков.
Вышли на улицу. А по улице, сколько видно до самого займища, идёт обоз с лесом.
— Видите обоз? Это наши колхозники везут лес. Есть ещё в районе колхоз, который завозит лес сейчас, Розенберг? — спросил Сенчуков.
Розенберг понял, что местные руководители взяли над ним верх, даже в разговоре не называют его «товарищ». Если бы не разговор Ивана Павловича с Петуховым, то Розенберг за такое так отчитал бы виновного, что он запомнил бы это на всю жизнь. А то и увёз бы его с собой в Кумылженскую кутузку, да подержал бы его там дней пять, да допросил бы с пристрастием, а потом бы выпустил, и он пеший в свою Прихопёрскую бегом, собрал бы чемодан и в Донбасс.