— А раненые где? — снова спросил капитан.
— Какие раненые? Слышите, они их пристреливают! Они за гарнизон с нас шкуры спустят, надо спасаться!
— У тебя же есть гранаты…
До матроса сначала не дошло, зачем капитан заговорил о гранатах, а когда он сообразил, о чем речь, ужаснулся и, заикаясь, зашептал:
— Нет-нет, я не смогу!
— Тогда отдай мне, — совсем спокойно сказал Ковалев, словно просил что-то пустячное.
— Неужели нет никакого выхода… — пробормотал матрос в растерянности. — Неужели придется здесь сдохнуть!
— Дай ее мне! — снова попросил Ковалев.
Но Мужичек засунул гранату обратно в карман и, ни слова больше не говоря, подхватил капитана, потащил его в осоку. От сильной боли в левом плече Ковалев чуть не потерял сознание.
— Что же ты мне руку выкручиваешь, браток? — застонал он. — Она же горит у меня вся!
Матрос остановился, осмотрел плечо Ковалева.
— Крепко шарахнуло, — покачал он головой, перевалился через капитана и, подхватив его уже за правую руку, пополз с ним дальше.
Ковалев не понимал, зачем его тащит матрос, он знал, что все это зря, что пришел конец. Ему почему-то захотелось, чтобы это наступило как можно скорее.
— Послушай, друг, оставь ты меня в покое, — пытался убедить он моряка. — Отдай гранату, а сам спасайся. Одному же легче спрятаться.
Но тот не отвечал и продолжал тащить капитана.
— Как командир приказываю тебе — оставь! — потребовал Ковалев. — Оставь!
— Тише, услышат! — взмолился Мужичек.
Собачий лай послышался где-то впереди. Затем совсем рядом раздался выстрел из пистолета. Мужичек хотел привстать, оглядеться, но ни руки, ни ноги не слушались его. Безумный страх вдруг охватил матроса. Услышав, как сильнее застонал капитан, он испугался, что тот закричит, быстро вынул из кармана гранату и сунул ее в руку Ковалева.
— Katso, tuolta punikilta on jalat poikki ja hän vielä yrittää karkuun. Onpa sitkeä, venäläinen roisto![1] — неожиданно услышали они поблизости незнакомую речь.
— Что, мать вашу так, нашли — обрадовались! Ну идите, идите сюда, я вам глотки перегрызу, — послышалось в ответ, и дальше — сплошной мат.
Голос показался капитану до боли знакомым. Но кто это мог быть?!
— Давай, давай, сволочи, подходи!
Ковалев вспомнил: это был голос Василия Максина, командира стрелкового отделения. Он тоже, оказывается, еще жив!
— Lisää sille konepistoolistasi, kyllä lakkaa rimpuilemasta[2],— снова сказал кто-то.
И тут же раздалась автоматная очередь.
Мужичек сжался, затаился. Холодная испарина выступила у него на лбу. «Пронеси их, господи! Пронеси… Найдут — убьют! А я еще и не жил как следует!»— расширенными от страха глазами он стал искать, куда бы спрятаться, исчезнуть, раствориться… Однако принять какое-либо решение не успел, осока раздвинулась, и прямо перед своим лицом он увидел две пары сапог.