— Не нравится мне эта езда туда-сюда, — снова заметил Выборнов. — Шестой месяц катаемся, а настоящих боев так и не видали. Зачем вот на пять дней под Кестеньгу возили? Непонятно. Сейчас назад везут.
— Там наступление наших готовилось. Но в последний момент его отменили. Я от своего ротного слышал, что если бы его не отменили, нас бы бросили в самое пекло. Так что радуйся, а то могли бы убить! — сказал старшина.
— Я радуюсь. Только как-то странно воюем: под Масельгскую бросали, под Сегежу бросали, вот сейчас опять куда-то бросят… А фашиста когда же бить начнем?
«Да, перебрасывают нас туда-сюда действительно часто — и все в резерв», — согласился в душе Мочихин. А вслух сказал:
— Вот попадем однажды в хорошую потасовку и поедем по госпиталям, лазаретам, а кое-кто останется в этой земле навсегда.
До полного рассвета оставалось совсем немного времени, и в теплушке почти никто не спал. Лежали на соломе, дремали. Весело играл огонь в чугунной буржуйке, и в вагоне было достаточно тепло. Колеса с монотонным равнодушием отстукивали на стыках рельсов: «Скоро приедем, скоро приедем!». В противоположном углу теплушки кто-то затянул: «Ох, как бы дожить бы до свадьбы-женитьбы…» И тут же раздался беззаботный мальчишеский смех.
«Будто не на фронт, а на прогулку едут!»— подумал Мочихин. Он смотрел на этих мальчиков в шинелях и фуфайках, еще не познавших войны, смертей. И ему стало жалко и их, и себя. Никому из них пока неизвестно, что будет завтра, послезавтра, неведома и та тревога за собственную жизнь, которая возникает у бывалых людей. А старшине Мочихину эта тревога не дает покоя. Сколько дней подряд свербит поганая мысль: в этих болотах твоя смерть! Если бы вернулся на корабль, не было бы такого чувства, а то — в пехоту. Матрос не умеет воевать на суше…
«Скоро приедем, скоро приедем!»— перестукивали колеса на рельсах. Теперь уже действительно скоро. Раз эшелон пошел без остановок, значит — торопятся. Да и по заброшенным полустанкам видно — все ближе и ближе фронт.
— Что, задремал? — повернулся Мочихин к Выборнову, который сидел, подперев кулаками усталое лицо.
— Вы молчите, и я молчу, — проговорил тот, потом добавил — За вас, наверно, взводный переживает.
— Ничего, на первой же остановке переберусь в свой вагон.
Но остановок не было. Эшелон мчался в предутренней заре. Лишь однажды он резко затормозил и некоторое время двигался тихо. Невысокий лейтенант, видимо комвзвода автоматчиков, отодвинул дверь, чтобы посмотреть в чем дело, и неожиданно присвистнул:
— Мать честная, состав раскореженный под откосом лежит! Наверно, под бомбежку попал!