— Канат, хочешь серу? — спросила Мари.
— Земляную? Давай.
— Я в обед собрала. Если будешь ее жевать каждый день, у тебя станут белыми зубы. Как у меня.
Мари показала ровные белые зубы. При свете уходящего дня они напоминали два ряда жемчужин. Они были очень красивы, зубы Мари. А сама она опять кокетливо щурила глаза. Для меня лично.
— Хочешь, возьми мои тана! — предложил я в безотчетном порыве.
— Что ты, Канат?! Взрослые дали их тебе!
— Ну, тогда возьми хотя бы одну. Какая тебе больше нравится. Не бойся, никто не заметит!
— Если одну… Синенькую?.. Нет, красную!.. Или лучше вот эту, белую!
Она наклонилась к вороту моей рубашки и, коснувшись на миг горячим дыханием, перекусила нитку, которой была пришита белая бусина.
— Спасибо, Канат-ай!.. Ну, я пошла домой?
Мари повернула к дому, а я почему-то стоял смотрел, как она уходит. И едва она исчезла за дверью, как тут же на меня с новой силой навалилась усталость. Странное дело: я о ней и забыл, когда болтал с Мари.
Придя домой, я сразу повалился на постель, даже не посмотрел на ужин. Такого со мной еще не было. Я лежал, прикрыв глаза, наслаждался покоем.
Сквозь дремоту до меня долетали звуки нашего дома. Вот скрипнула дверь, и бабушка сказала:
— Тише, он спит. Устал наш жеребеночек.
В узкую щелочку, оставленную между веками, я увидел мать. Она подошла ко мне, погладила по голове и вдруг улыбнулась. Наверное, впервые с тех пор, как пришла похоронка.
— Ты видела, с чем вернулся твой внук? — спросила мама, продолжая улыбаться.
— Откуда? Он сразу лег спать. И слова не сказал. А что у него? — спросила бабушка, встревожась.
— Тана у него на воротнике, а вот и на подоле. Это же бусина Нурсулу! А эта Батики!
— Дите мое дорогое, радость моя! — растрогалась бабушка. — Весь в отца своего! Я бы жизнь тебе отдала, мой верблюжонок! Дорогу твою собой устлала! — И она тоже склонилась надо мной, продолжая называть самыми нежными, самыми ласковыми на свете словами.
А я притворялся спящим, посапывал для пущей убедительности, довольный тем, что доставил такую огромную радость и бабушке и маме. Мама гладила меня по голове, и от ее жестких, но теплых рук мое тело наливалось прямо-таки богатырской силой. Казалось, нет сейчас в мире такого дела, которого я бы не смог не совершить ради того, чтобы она улыбнулась хотя бы еще раз. Я еле удерживался, чтобы не ответить на ласку, и продолжал притворяться спящим, мысленно говоря: «Бабушка! Мама! Подождите немного, я еще себя покажу!»
Кто-то неожиданно ущипнул меня за нос.
— Ой, хвастунишка, ой, притвора! Вы думаете, он спит? — сказала сестра Назира.