— А, это ты, Кусен? — произнес Тургали без всякого почтения и, тронув пятками коня, подъехал так близко, словно собирался затоптать Кусена копытами.
На первых порах Кусен онемел от этой бесцеремонности.
— Я-то думаю, какой нахал залез на мое пастбище. А это, выходит, ты, старый хрыч. Может, скажешь, почему ты пригнал сюда своих паршивых овец? — продолжал Тургали, глядя на Кусена с высоты своего коня.
— Это земля колхозная, и каждый здесь может пасти овец, — возразил Кусен, поднимаясь.
— Ну, вот что: сейчас же выметайся отсюда. У меня разговор короткий, — заметил Тургали.
— Тургали, ты в своем уме? Что ты говоришь? — изумился Кусен.
— Я сказал то, что ты слышал. Убирайся из этих мест! — заорал Тургали.
Тут уж рассердился и Кусен. Он не любил грубых людей, но старался не обращать на них внимания и даже в душе жалел таких, словно больных или обиженных богом. Однако Тургали перешел все границы.
— Ты что шумишь? Знаешь, кто ты? Ты — грубиян! — сурово сказал Кусен и пошел к своему Рыжему.
Тургали не трогался с места, сидел, точно изваяние. Наконец он потряс кулаком и крикнул:
— Здесь я буду пасти своих овец! А ты уходи!
— Как будто мои овцы не колхозные, а? — усмехнулся Кусен и направил коня на Тургали.
— Не приближайся! Кому говорят? Не смей приближаться! — осатанел Тургали и так хлестнул Рыжего по голове, что Кусену показалось, будто ударили его самого.
Конь шарахнулся (куда только девалась его лень!), и Кусен еле удержал Рыжего.
— Не трогай коня, щенок! — гаркнул Кусен, наступая на Тургали.
Тот попятился, размахивая плетью, затем развернул лошадь и, отскакав метров на двадцать, пригрозил:
— Потом не говори, что я не предупреждал!
Он ударил пятками своего жеребчика и ускакал за холмы.
— Мы еще посмотрим, кому раскаиваться! — крикнул Кусен вслед.
Тургали, конечно, уже не слышал, но Кусен не мог сразу остановиться, в нем все так и кипело.
— Ну и сумасшедший! Пьяный, наверное, не иначе, — пробормотал Кусен, успокаивая себя.
От кого-то он слышал, что Тургали сидел в тюрьме за свой буйный характер. Будто бы избил одного человека и за это попал за решетку. Вспомнив такое, Кусен малость струхнул и подумал, а не перегнать ли овец на другое место. Дьявол с ним, с таким сумасшедшим, но потом в нем зашевелилось самолюбие. Вроде бы негоже джигиту отступать перед угрозой взбалмошного человека. И к тому же в душе Кусен надеялся, что Тургали действительно пьян и, проспавшись, забудет о своих словах.
Тут он увидел, как бочком-бочком откалывается от отары баран с обломанным рогом. Вот уж где можно было отвести душу.