Я проснулся, когда сонная мгла сменилась полумраком просыпающегося сознания. Веки затрепетали, уловив чуть теплые осенние лучики солнца, ворвавшиеся в окно и залившие комнату ослепительным белым светом.
Открывать глаза не спешил. Полежал наслаждаясь каждым мгновением, проведенным на привычном старом диване, ощущая под головой мягкую подушку, а снизу, хрустящую накрахмаленную белоснежную простыню и тонкое байковое одеяло сверху, заботливо гревшее мою тушку ночью.
— Аааа, — я сладко потянулся, от души зевнув и раскинув в стороны руки. Вставать, и покидать теплую, мягкую постель не хотелось. Ещё минут пять, нежился на кровати, вспоминая события вчерашнего дня.
После выхода из дома, как следует пообщаться с родственниками и присоединившимся к ним Зориным, не дали. Пока ребята в масхалатах, в которых я узнал бойцов Макарова и самого капитана, а также незнакомые мне крепкие парни в другом камуфляже, забегали в дом, родных решительно растолкал мужчина в белом халате.
— Как себя чувствуешь? — поинтересовался он.
— Нормально, — ответил я. — Со мной всё в порядке.
— Я вижу, — усмехнулся врач, — пошли в «Скорую», займемся твоими боевыми ранами.
Пришлось идти. А потом терпеть, пока доктор обрабатывал рассечение на лбу и заклеивал его пластырем. Затем нас со Светкой повезли в военный госпиталь на обследование. Особисты хотели задать нам несколько вопросов, но их оттеснил врач, категорично настояв на необходимости всестороннего медицинского осмотра.
После обследования в госпитале, пришлось пообщаться поехавшим с нами военным прокурором, которому для этой цели выделили отдельный кабинет заведующего отделением.
Я давал показания в присутствии деда и отца, как несовершеннолетний. Иван Михайлович был фронтовиком и старым другом Константина Николаевича. И чувствовалось, что в этой ситуации он был полностью на моей стороне. Допрос прокурор проводил формально, не пытаясь меня подловить и придраться к словам. Он полностью удовлетворился моими ответами, что я точно не могу сказать, почему нас похитили и хотели убить. Хотя по некоторым брошенным фразам предположил, что у них были претензии к отцу, на почве подозрений, что он способствовал их разоблачению. А ещё добавил, что у прапорщика, скорее всего, было желание посчитаться со мною и батей, за своего погибшего под колесами дружка — Петренко. Во всяком случае, он его упоминал и заявлял, что «мы ответим».
За показания Светки я не переживал. В госпитале успел перекинуться с нею несколькими словами, и аккуратно намекнуть, что и как говорить. Она была не против. Хотя состояние девушки мне не понравилось. Бесцветный усталый голос, боязнь встречаться со мною взглядом навевали грустные мысли, что пережитое сказалось на её психике и наших будущих отношениях. Но я решил не забивать этим голову, и попробовать поговорить с девушкой позднее, когда она немного отойдет от пережитого.