– О чем? О чем должно гласить новое лэ мессира Бертрана? – голос короля оказался излишне глубок – грубоватый бас лондонского пивовара, способного и поговорить на философические темы, и прикрикнуть на разбуянившихся в трактирном зале оксфордских вагантов. – Куртуазная любовь? Древние легенды? Битвы в Святой земле? Или нравоучительная баллада?
Общество заколебалось. Куртуазная любовь – замечательно, но старо́, предания ушедших лет известны всем и давным-давно, к чему слушать новый перепев баллад Кретьена де Труа? Нравоучений же хотелось меньше всего.
– Про Святую землю! – вдруг выкрикнул осмелевший сэр Мишель. Его шумно поддержали – тема Крестового похода в этом году пользовалась наибольшей популярностью.
– Show must go on, – очень тихо высказался Казаков и добавил по-русски, чтобы даже Гунтер его не понял: – Вообще-то Ричарду не мешало бы узнать, что привело к безвременной кончине Фредди Меркьюри…
Бертран де Борн осмотрел длинный гриф двенадцатиструнной виолы, и, наконец, соизволил взять первый аккорд. Звук получался глуховатым – металлических струн в эти времена не знали, и выделывали их из бараньего кишечника. Песенка же оказалась вполне неплоха: мэтр Бертран подтвердил свое право именоваться одним из лучших менестрелей Европы.
К стенам, где кладку серых камней
Плавит тепло лучей,
Мы направляем своих коней
И острия мечей.
Шелк моего плаща – белый саван
Проклятой Богом орде…
Ave Mater Dei!
Есть два пути – либо славить свет,
Либо сражаться с тьмой.
Смертью венчается мой обет,
Как и противник мой.
Крест на моей груди ярко ал,
Как кровь на червленом щите…
Ave Mater Dei!
Лица – в темницах стальных забрал,
Сердце – в тисках молитв.
Время любви – это лишь вассал
Времени смертных битв.
Взгляд Девы Пречистой вижу я
В наступающем дне…
Ave Mater Dei!
«Вдохновенно, – подумал Гунтер, который, в отличие от Казакова, в точности понимал текст. – И голос у Бертрана хороший. Профессионал остается таковым даже в двенадцатом веке. Жаль только, инструменты не слишком добротные».
Благородные дворяне внимали, затаив дыхание, молодежь смотрела на трубадура самыми восторженными глазами, а король Ричард улыбался, но улыбка его выглядела несколько натянутой. Ричард и сам сочинял куртуазные лэ и героические баллады, однако великой славы Бертрана пока не достиг, предпочитая держать при себе знаменитого поэта и складывать песни вместе с ним. Однако разделять с кем-то славу – еще не значит владеть ею полностью. Зато приближенный к королю Англии песнопевец бросает тень своего величия и на трон…
Бертран де Борн взял более низкие аккорды, и начал петь потише, явно показывая контраст между первой и второй частями баллады: