О, вы — счастливые и несчастливые денечки в жизни человеческой...— на этом месте можно было бы снова пуститься в разглагольствования. Но не лучше ли будет отбросить «старые словесы» и не «по замышленню Бояна», а совсем попросту сказать: надо же было в эту минуту триумфа оды «Бог», надо же было Задуме неосторожно шевельнуть под партой последним номером «Нашан нівы» да так, что заметил Дуб-Дубович. Заметил название газеты и вместо какого-либо наказания сказал: «По определенной причине я вынужден добавить, что на языках некультурных или таких, например, как... (здесь он особенно нажал)... как белорусское наречие южно-великорусской речи в языке единого великого российского народа, выразить мощь, величие красоты и силу этой прославленной оды прославленного поэта — невозможно!» Покраснел Задума как маков цвет.
Третий урок — почвоведение. Преподаватель по имени Глеб Глебович Ромашкин, а по комплекции большой, светловолосый и с белыми, словно вовсе без глаз, ресницами детина, родом из матушки-Москвы, придавал почему-то чрезвычайно важное значение слову «почва», И переходя как раз к этому разделу, он сегодня минут сорок повторял, распахнув свой громадный синий сюртук с орлами на желтых пуговицах и держась за жилетку обеими руками возле подмышек, расхаживая и пригибаясь, словно артист, повторял сиповатым теноровым басом так:
— Поччва, поччва... поччва... это есть верхний, более или менее рррыхлый... да-а, более или менее рррыхлый слой земли, покрррытый дерефьями, кустарррниками, полллукустарррииками, тррравами.
И здесь быстро-быстро перечислял, какими травами и чем еще — травами: однолетними, двулетними и многолетними... грррибами! лишаями! мхами!.. пофторите, кгосподин Задума!
О, бедный ты наш Задумушка! Загипнотизированный артистичным рррычаньем и артистичными жестами кгосподина преподавателя Ррромашкина, он мог повторить только так:
— Почва... это есть... более или менее верхних...
— Тпрфу-у-у! — хохочут хлопцы.
— ...Пожалйста, без шума! Продолжайте, кгосподин Задума! Да-а, ррразумеется, верррхний... .
— Более или менее рыхлый слой, покрытый однолетними, двулетними и многолетними деревьями...
Класс снова фыркает. Усмехается и Ромашкин. Очень мило ощерившись, а затем артистично сжав в концах разреза рот, он тихонько шутит:
— Да-a и фамилию вам кгосподь дал... задумываться... да-а! — Однако, по доброте душевной, других замечаний он не делает, а принимается еще разок втолковывать, что такое есть почва. Но тут гремит звонок, и остаток урока Глеб Глебович просит («Прррошу... да-а!..») выучить урок по его запискам, напечатанным на шапирографе и поступившим в продажу в книжном магазине мадам Хейфец.