Четвертый урок — химия, количественный анализ — был самым несчастливым. Гроза — преподаватель пришел, выпив того, что в органической химии известно под названием «цэ два аш пять о аш» (С2Н5ОН). А преподавал он тоже по запискам,— не ради личной славы, нет! — а потому, что хотя и признавал пользу учебников в современной школе, но все существующие на русском языке раз и навсегда забраковал, чтя только немецкий. Был он родом из Познани, звали его Ян Янович фон Зайонц, политикой интересовался мало, но до такой степени ненавидел поляков, что записался в «Союз русского народа» и был там самым аккуратным пайщиком дружеских складчин. Продиктовав длинную, без конца и без края формулу, он сонным, злющим и по-немецки во всем без исключения уверенным голосом принялся объяснять, что должна значить эта формула в великих таинствах науки химии...
А Лявон, взращенный на скромных мелкособственнических крестьянских идеалах, тем временем так сладостно задумался! Он мечтал: вот если бы выкупить у пани болото «Мох», что возле темнолесского поля, провести там канавки, заложить дренаж, осушить, пробороновать, посеять разную траву... Вот он строит себе чистенькую хатку — и будет жить там с Лёксой. Вечером, когда садится солнышко, они будут отдыхать после работы, ужинать под зеленой березкой на теплом вольном воздухе.
— Пофторите, Задума, как, следофательно, получается эфта кислая фосфорно-кислая соль?
Побелел Лявон, словно беленький мелок в вечно дрожащей руке пьяницы фон Зайонца, поднялся, стал, стоит...
— Не слушаете? — сказал фон Зайонц.— Коемфуждо по делом ефо...— добавил он славянский текст в истинно-российских устах онемеченного поляка, что означало: «Каждому по его заслугам», и твердо, разве что немного дрогнув рукой, вывел несчастному Задуме страшную, особенно для казеннокоштных учеников, двойку.
После урока вечно веселые приятели, чтоб успокоить расстроенного Задуму, обступили и развеселили его так:
— «Не слушаете?» А, влюбился, голубчик! (Говорили наобум, а попадали в самое сердце, гады.) Зажурился, кот-мурлыка! Так-так! Ну, и какая же она? Чернявенькая? (Тут немного дали маху, потому что Лёкса ж русенькая.) Как звездочки глазки, румяные щечки? Ай да наш Лявон! А где же она учится? Может, поповночка, епархиалка? Ай шляхтяночка? Ай евреечка?
Так потешались вечные озорники, а Лявон невесело размышлял... Не о двойке, нет! — это все наладится! Он размышлял о том, что бедная Лёксочка осталась без науки и даже неизвестно, сумеет ли она прочитать и его письмо, если ей написать, как тоскливо тут ему без нее... Вот о чем были его думы. «А, ничего такого! — успокоился он наконец,— печатное же в книжке она хорошо разбирает... только что пишет не очень-то! Так разве в грамоте все счастье? Была бы возможность, наверняка и Лёксочка не осталась бы без науки... О, эта бедность, это несправедливое социальное неравенство! Будьте вы прокляты все, кто в черносотенном «Союзе русского народа». Да здравствует социализм! Слава всем борцам за лучшее будущее человечества!»