– Тетя Мередит не любит нас, – сказала Кэйти, и ее красивые, как у матери, глаза наполнились слезами. – Почему она нас так не любит, миз Лоренц? Что мы ей плохого сделали?
От ее недетского и в то же время полного искренности отчаяния у меня разрывалось сердце. Я притянула к себе девочку и неловко обняла ее. Она в ответ, всхлипывая, обвила мою шею руками.
Аланна не плакала. Сдерживалась, считая себя взрослой. Но и ее губы подрагивали, когда она спросила:
– Значит, мы скоро отсюда уедем?
– Если опекуном станет ваш дядя Доминик, он не отошлет вас из дома.
– Но дядя Доминик не сможет жить здесь с нами, он ведь работает в столице. Значит, мы переедем в его городской особняк? И вы вместе с нами, миз?
– Давайте дождемся его приезда, тогда и посмотрим, что он скажет, – проговорила я, поглаживая шелковистые волосы малышки Кэйти. – Пока еще ничего не ясно. Мы должны надеяться на лучшее.
– Но тетя Мередит уволила экономку. Она может и вас тоже уволить. А мы к вам уже привязались…
– Я тоже! – откликнулась я, ничуть не покривив душой. Никогда прежде не подозревала в себе такой любви к детям. Но эти девочки, такие светлые, открытые в своем простодушии, что-то затронули во мне.
Только человек с ледяным сердцем мог не полюбить их. Должно быть, в груди Мередит Глау именно такое. Ледышка, а не живое бьющееся сердце!
В тот же вечер, растревоженная этой беседой, я снова попыталась разговорить кухарку. Спустившись в кухню, застала ее за перебиранием крупы для завтрашнего завтрака и предложила свою помощь. Она округлила глаза.
– Да неужто вы умеете это делать, миз? С вашими-то беленькими ручками! Небось и не готовили никогда в жизни!
– Вот вы меня и научите, – произнесла я, обратившись к ней уважительно, как к старшей.
– А вы еще та лиса! – хмыкнула женщина. – Недаром рыжая! Опять выспрашивать будете?
– Я тут нашла одно старое письмо, не знаете, чье оно? – поинтересовалась я, показывая ей то самое любовное послание, которое Доминик Винтергарден ошибочно принял за мое.
– И чего вы мне эту бумажку суете, миз? Я и читать-то не умею! Как вы готовить! – припечатала собеседница.
– Но Джеральдина Ричмонд наверняка умела и читать и писать! А значит, она могла написать это письмо! Вот что!
– И почему вам так не дает покоя эта история? – нахмурилась тетушка Берта.
Я пожала плечами. Со всей определенностью ответить на этот вопрос у меня бы не вышло. Просто что-то мешало забыть и о письме, и о могилах на кладбище. Наверное, ощущение неразгаданной тайны. Или то, что все это напоминало сюжеты романов, которые мне в родительском доме запрещалось читать.