***
— Вставай! — в самом деле будит его отец, тормоша за плечо. Но не дома, а в чужой хате, на немилом заезжем дворе. Все тело ноет, ломит кости, лежал бы и лежал, да нужно вставать...
Несколько возчиков уже сидят на лавке одетые и курят. Тот, что спал на печи рядом с Хомкой, подложив под голову хомут, стоит посреди хаты, готовый ехать, подпоясанный, в рукавицах, с кнутом в руке, и громко ворчит:
— Как же так? Куда он мог запропаститься? Ведь к гужу привязал, а теперь нет...
Речь шла, как понял Хомка, о подпинке, как здесь называют чересседельник.
Из чистой комнаты выходит седок возницы — лавочник, тоже готовый ехать. Высокий, коренастый, с черной окладистой бородой. Он злится на возницу, который чего-то мешкает, и насмешливо бросает:
— Ременной... Может, занять кто захотел?..
Хомка с отцом одеваются. Мальчик боится, как бы его не заподозрили в краже: ведь он спал на печи, мог же отстегнуть кожаный подпинок.
— И то! Никого ведь на печи не было, окромя этого мальца да меня с хомутом,— ворчит возница, ухватившись за высказанную лавочником догадку.
На шум выбегает хозяйка с заспанными, недовольными глазами. Вскидывают лохматые головы и те возчики, которые еще не поднимались.
— Гм, подпинок украли! Чтобы на заезжем дворе да красть! Отродясь такого не было,— замечает один, безбородый, но обросший мохом и худой-худющий дядька.
Хомка бледнеет. Сердце часто стучит, в ногах появляется противная слабость. «Что они? На меня думают?» Но и отец смотрит ему в глаза, как бы спрашивая: «Неужто ты, сынок?»
— Эй, хлопчик, не ты ли, случаем, подобрал ременной чересседельник на печи? — с уверенностью, что подпинок стащил не кто другой, как Хомка, насмешливо спрашивает лавочник.
— Боже мой! — опомнясь, восклицает хозяйка.— У нас век того не было, чтобы воровали... Не такой же у нас заезд.
— Да я не брал,— непослушным, языком говорит Хомка.
— А ну-ка, раздевайся, поищем! — недобрым смехом смеется лавочник.
— Не-ет, он не возьмет! Что вы, люди добрые? — вступается все же за Хомку отец.
Тем временем возница еще раз слазил на печь, отодвинул порожний ящик из-под яиц, мешок с каким-то железом, самоварную трубу, обшарил все углы — нет подпинка! Осмотрел себя, несколько раз повернулся, ощупывая себя, чтобы все видели,— нет!
— Что ж, придется потрясти,— говорит худющий безбородый дядька.
Лавочник уверенно подходит к Хомке. Ощупал под мышками, за пазухой, у лаптей... Отец смотрел, словно окаменев. Хозяйка глядела на бедного мальчика с жалостью, вчерашний дед-добрячок не скрывал своего возмущения; остальные возчики — им было любопытно, мерзко, но любопытно. Как боялся Хомка, что пропажа каким-то чудом вдруг окажется у него! Он и сам уже не был уверен в себе: брал или не брал? Может, взял спросонок... А лавочник, раздосадованный, обескураженный тем, что ничего не нашел у Хомки, бросал подозрительные взгляды на отца...