И еще встреча. С поля возвращаются чьи-то дети, мальчик и девочка, несут подвешенные на палке порожние обеденные «спарыши» — спаренные глиняные судки. Ссорятся: пошто заплутали в жите и заигрались на некошеном лугу,— ведь свиньям еще не насечено, и телушку, уходя с обедом, забыли выпустить из хлева на отаву и привязать к колку, чтобы не сорвалась оттуда в капусту, потому что может поломать и выдернуть все кочаны. И мучается теперь телушка в хлеву...
И вроде бы далеко еще до вечера.
Но пройдет немного времени — и солнышко обронит над лесом косые лучи заката из красивого, но тревожного, алого света. Легкие, светлые тучки сплывутся в большие, окаймленные багрянцем, серебристые облака. Тихое, спокойное, ровное пламя осветит закат, и лягут прохладные тени. На дороге уляжется пыль. Куры заберутся на шестки и доски под стрехой, где тепло.
И вот уже бежит с поля чей-то пес, обогнав косарей и жниц; протиснется сквозь щель неплотно прикрытой двери в хату — прямо к ушату с пойлом для свиней, в котором плавают хлебные корки. Эх, не до конца ты поэт, милый пес! День-деньской пропадал в поле, в лесу, на сенокосе, радовался красоте природы и вольной собачьей жизни. А теперь вот, забыв обо всем и подтянув живот, все равно что борзая, и выискиваешь в грязном ушате для свиней хлебные корки, по самые глаза смочив и измазав умную свою морду...
ЯРМАРОЧНЫЕ СОБЛАЗНЫ
I
В тени, под навесом, возле дровяника еще не растаял холодок июльского утра. Но вверху, у самого конька над сенным сараем, уже струит живое серебро нагретый воздух, обещая жаркий день желающим побывать на ярмарке в Лугвеневе. Серебро дрожит в воздухе, трепещет, постепенно исчезая из поля зрения, и вот его уже нет... вокруг синее небо, огромное, теплое, голубое — будто цветение льна.
У стены под хатой, на самом солнцепеке, поближе к праздничному блинному запаху, который так приятно щекочет нос из открытых настежь дверей, развалилась кудлатая Куцая. Припекает довольно сильно. Назойливые мухи липнут к собаке, как осы, норовя облепить изъеденное язвами ухо. Солнышко разморило лентяйку, и она прямо-таки через силу шевелит лохматым, что колтун, хвостом, и только когда становится совсем невтерпеж, прячет расцарапанное до крови ухо в лапу. С терпеливым невмешательством во все обычные и необычные людские дела, ослепленная сиянием выставленных на крыльцо Петроковых сапог, Куцая жмурит глаза: довел сапоги Хомка до такого блеска, что в них можно смотреться, как в зеркало.
Неспроста старался Хомка: сегодня он идет с хозяйским сыном на ярмарку. Пора, давно пора побывать на ней Хомке! Он теперь ходит с косой плечом к плечу с Петроком, взрослым парнем стал. Правда, Петрок, сын хозяина, уже второй год ищет-выбирает невесту, все по сватам ездит. Чуть какой праздник — он на гулянках, на ярмарке. И в Смоленск ездил, и в Могилеве два раза был, Оршу — ту и считать нечего! Петрок хвастался, что в Смоленске ехал на трамвае. Он уж и на пароходе плавал, когда ходил с парнями и девчатами в Белыничский монастырь. Хомка же, который ни в чем ему не уступает в работе, нигде дальше Лугвенева и станции не бывал и, пожалуй, вовсе не видел света.