Но снимать не начали. Наверное, с час тянулась та же волынка: солдаты, одетые в немецкое, бежали цепью по косогору, и режиссер с оператором согласовывали, когда следует начинать летчику вылезать из кабины, и не выходило. То «немцы» добегали до самолета, когда он только выбирался на плоскость, то сильно отставали.
Укатила подвода с бабами, потом и ребятишки потянулись к Древне — купаться, только самые терпеливые дождались, когда вдобавок к беготне уставших, еле волочивших ноги солдат подожгли дымовую шашку. Едкий дым окутал самолет, сполз под ветром, и Максим Давыдович стал кричать, чтобы повернули кран, иначе он задохнется.
Солнце нещадно жгло. Антон стянул рубашку и уселся на траву в тени грузовика. Уже подумывал, не пойти ли и ему искупаться, и вдруг мегафон знакомым режиссерским голосом прокричал: «Внимание, съемка!» — и подал команду солдатам, чтобы приготовились и бежали, как было срепетировано, а затем тише, намного тише прозвучал приказ: «Мотор!»
Антон не знал, что за мотор должен сейчас заработать, но понял, что настала наконец пора, и, боясь пропустить важное, встал и поразился происшедшей перемене.
Кран, веревочное ограждение, толпа людей и автомашины на солнцепеке — все осталось прежним, а вот самолет, выкрашенный в зеленое, с красными звездами на боку, с простреленной во многих местах обшивкой, представился иным: казалось, он действительно только что приземлился, всего минуту назад пропахал костылем косматую траву, и трехлопастный винт вот-вот замер, дрогнув в последний раз. Летчику, решительно сдвинувшему «фонарь» кабины, теперь, наверное, стал слышен треск кузнечиков, такой мирный, такой непривычный после долгого рева мотора. А может, он и не слышал никаких кузнечиков, летчик. Скорее всего, не слышал, потому что тревожно озирался, стоя на плоскости, и даже схватился за кобуру пистолета, расстегнул, а потом нагнулся в кабину и, нашарив нужное там, выпрямился, спрыгнул на землю. Он явно был в замешательстве, правда, всего секунду, всего миг, необходимый ему, чтобы вернее что-то решить. И он решил, и видно было, что в руках у него ракетница и он хочет выстрелить в горловину бензобака.
Пробка не поддавалась. Он с трудом отвернул ее и оглянулся, окинул взглядом самолет. Ему наверняка жалко стало свою машину, хоть и израненную, неспособную сейчас лететь, но все-таки целую, еще готовую вылечиться и снова подняться в небо. Он даже опустил руку с ракетницей, летчик, и, возможно, вздохнул тяжело, вспомнив, как самолет надежно нес его среди облаков. И не только его, но и пушки и пулеметы, и они стреляли в другие машины, с крестами на крыльях, и, быть может, до того, как появились на обшивке ровные швы пробоин, летчик успел наделать пробоин в других самолетах, тех, с крестами, даже наверняка успел, потому что на такой машине многое можно сделать, если умеешь.