— А пан Мышка как?
— Да так же — ни туда ни сюда, — ответил отец и подумал: «Бывало, лупил ты меня, будто я без костей, и иначе, как стервой, не называл. А теперь уже и стаканчик мне поближе пододвигаешь, и паном Мышкой зовешь… Как все в жизни меняется…»
И тоже не утерпел, похвастался своим житьем-бытьем. Конечно, чего нельзя — не сказал.
— Я, — говорит Севрук, — слышал о тебе краем уха от виленских знакомых.
— А что? Худое или хорошее? — насторожился отец.
— Одно хорошее… — замялся Севрук. — Говорили, женился, сын у тебя…
— Да, жизнь бежит, не стоит на месте, — немного успокоился отец.
И пошел ночевать к нему. Уложили его в боковой комнатушке, на кушетке. Полюбовница Севрука и подушечку ему принесла, и мягкое ватное одеяло дала накрыться. Лег он и размышляет: «Я-то думал, Грилихес меня любит. Ну и гад! Севрука же терпеть не мог, а он меня, как милого дружка, принял…»
* * *
А на другой день, рано утром, вдруг открывается дверь в боковушку — и:
— Стой! Ни с места! Руки вверх!
Ну, стоять отец не мог, потому что еще лежал. А руки, лежа, выпростал из-под одеяла, — целая орава полицейских ввалилась к нему в тот же миг. И надели на него, на лежачего, браслетики… Попался, где не думал, не гадал… Как позже выяснил отец, продал его Севрук. Догадался, что отца разыскивает полиция, и ночью побежал донести — надеялся получить большие деньги и уехать со своей полюбовницей в другой город.
При аресте у отца ничего не нашли — ни писем, ни адресов, ни литературы: один сверток он предусмотрительно оставил на хранение у знакомого стрелочника на вокзале и при себе имел лишь кошелку с обычными вещами. Осторожность никогда не мешает.
А обыскивали и ощупывали его, рассказывал, здорово.
* * *
Арестовали, усадили бесплатно на извозчика и, как важную персону, повезли под многочисленной охраной в полицию. Там его уже ждали — жандармский полковник, прокурор. И тут же приступили к приятной беседе.
Полковник был очень стройный, красивый, черноусый офицер. Прокурор — лысый, что колено, в длиннющем синем мундире из дорогого сукна.
В таком высоком обществе отец никогда раньше не бывал. Даже когда его секли в 1902 году, знакомство выше околоточного не шло. Поэтому он не на шутку струхнул, боясь проговориться и сказать лишнее важным господам. Сам не подумал — зачем, почему, для чего — и пошел плести бог знает что: он вовсе и не Мышка и не Михась и паспорт на это имя нашел в поезде в уборной…
— А Севрука знал раньше? — спросил прокурор, насмешливо скривив тонкие бритые губы, словно старая ехидная баба.
— Никак нет, не знал, — выпалил отец с такой искренностью, что сам себе поверил. — Зашел к нему только переночевать: случайно познакомились на улице.