И Русаков несколько мгновений стоял в мучительном смятении, не сразу решаясь еще на одно преступление.
Торговцы переглянулись между собой и ждали.
«Э, не до жеманства, когда существование основано на подлоге!» — вывел против воли Русаков.
Он повернулся к торговцам.
— Я согласен, но должен сговориться с Калашни-новым. Их нужно перевести, а комнаты, которые я могу им дать, — заняты. Имейте только в виду, что вам мне придется заплатить как следует. Подачкой не отделаетесь.
— Вам магарыч по совести, товарищ Русаков! — воскликнул Файман.
— Комиссионные же проценты это! — политично поддакнул Файн. — Кто может иметь против?
— Комиссионные? — покосился зло Русаков. — Я не маленький. Как буду называть это, — дело мое!
— Да… Извините, мы же посвоему все говорим, товарищ Русаков, — сейчас же политично согласился Файн. — Значит тогда вы скажете Давиду Абрамовичу…
— Скажу вам или самому Давиду Абрамовичу.
— До свидания.
— До свидания.
Визитеры вышли, а Русаков взял снова в руки гвозди и молоток и, задумавшись, остановился возле стола. Можно было получить денег, броситься в Одессу, выручить Леньку, вернуться с ним — а дальше что?..
Механически подняв молоток, он начал им безотчетно пристукивать по столу, тяжело качая головой.
Что делать, чтобы — если не теперь, то хоть когда-нибудь — обеспечить себе счастье жизни с Льолой, с сыном, при возможности открыто смотреть людям в глаза и не бояться встречи со знакомыми?..
Русаков бросил молоток и безнадежным взглядом надолго уткнулся в окно.
* * *
Будущее представлялось в самом черном свете. Думая о сыне, жене и все чаще исходя тоской от отсутствия всякой надежды на перемену в своем положении, Русаков вгонял в пустую дыру души все, что могло обещать ему со временем хоть крупицу счастья. Будто в темное дно холодного ледника бухнул глыбу отравных грез о Льоле, толкнул туда же и вспых-нувщий было безудержный порыв к спасению Леньки. Нельзя было решаться на риск хлопот о мальчике, зная, что первое же проявление им в глазах других людей какого бы то ни было интереса к сыну могло кончиться плохо для него самого.
Может быть, он так и не нашел бы никакого выхода, если бы не вертелась в заведенном ритме жизнь.
Но она вертелась.
В один из первых дней пребывания у него Придо-ровых шел он в губком к заведующему складом Бух-биндеру отговориться от выставления его кандидатуры в члены правления организовавшегося из сотрудников губкома кооператива. Еще издали он увидел жильца «Централя», коммуниста монтера Полякова, а рядом с ним — человека, одетого в кожаный одежный пол-няк, который, начиная с блескучей куртки и кончая скособоченно избитыми сапогами и помятой шоферской фуражкой, делал всю фигуру спутника Полякова похожей на увальня, вырезанного из антрацита и резко выделял его от всех других не столь прочно костюмированных горожан. Скособоченность походки этого человека обдала вдруг Русакова напоминанием об одном из его не столь давних знакомств, и комендант «Централя» узнал в забронированном кожей человеке лечившегося вместе с ним в госпитале командира отряда черноморских рабочих товарища Шаповала.