И, все-таки, Русаков считал, что если отбросить все случайное, что связана с его положением, как стоящего вне закона отщепенца, то в остальном он мог бы быть заодно с большевиками.
Его распалила и приперла к стене встреча со Сте-буном. После разговора с большевиком постыдным показалось стоять в сторонке. Надо было или в союзе с ними вращать колесо жизни на задуманный ими лад или вступать с ними в смертный бой. Но коснувшись чего-нибудь руками, надо было делать так, чтобы все пело, а не водить действительно впустую «конским волосом»… Мог ли он еще раз попробовать найти у белых что-нибудь беззаветно преданное интересам человечества? Нет. Большевики же интересами человеческих масс занимались йо специальности. Но разве он может не фальшивить с ними, пока он вынужден выдавать себя перед ними не за того, кем он в самом деле был?
Он белых бросил именно потому, что в их среде он не нашел ни одной сколько-нибудь устойчивой и понимающей свое место в жизни человеческой фигуры. Там люди разлагались и заставляли гнить даже то здоровое, что попадало в их среду. Русаков их животной жизни не переварил.
Но, споткнувшись на людях, он только и мюг снова воскреснуть от прикосновений к огню человеческих деяний. Огня и металла в стремлениях доселе встречавшихся ему большевиков он уже видел достаточно, чтобы не чувствовать того, что он не ошибся, когда решил перекинуться к ним. И этот Стебун… Или огонь или кремень. Скорее то и другое вместе. Даже врага поднимал из-под ног, чтобы павшего не топтать. Это хорошо. Но даже его помощь Резцовой — это была помощь для бывшего или будущего товарища. С ним Стебун говорил хоть как с беспартийным, но все же не считал его врагом. А если бы он знал, что Русаков — бывший белогвардеец, скрывающий под личиной коменданта свое прошлое?..
Приходилось делать именно то, что так беспощадно охарактеризовал своими сравнениями Стебун. Действовать заодно с большевиками, но не по внутреннему убеждению в их правоте, не из-за желания искренно служить их делу, а потому, что все равно теперь, как ни поступай. И еще для того, чтобы никто из окружающих не угадал его рокового двуличия.
«Тяжело!»
Русаков приподнялся и повернул голову к окну, устремив прямо перед собой усталый взор.
Шаповал, будто угадав, о чем думает его товарищ, с пытливой прямотой прогулялся по нем взглядом и, приподнявшись в свою очередь, спросил:
— Почему вы не вступаете в партию, товарищ Русаков?
Русаков помедлил с ответом.
— В партии есть, товарищ Шаповал, — стал он нащупывать не употреблявшиеся им до сего времени слова и говорить их так, чтобы они были ему к лицу, — есть и виртуозы зверской силы, настоящие большевики, и влезло теперь в нее много таких элементов, что вы не знаете сами, куда от них деваться. Ваш Ленин вместе с партией перекраивает человечество на свой лад. Это хорошо. Но вот как раз тогда, когда эта кройка была геройским делом, я, интеллигент-техник, подумал, что большевистская сила не сможет щелкнуть по пяти частям света так, что от них полетят черепки. Подумал, что большевики только грызнут Россию таїм, грызнут здесь, учинят годика на два международную драчку, дадут пожиться на наш счет немцам или какой другой шантрапе и затем слиняют сами и вывернут наизнанку свое дело. Я не верил в революцию…