Стало удивительно тихо.
Все после этого наклонились с напряженным вниманием к вытягивавшемуся человеку, на слух угадывая через темноту, не сохранилось ли в нем еще признаков жизни.
Но расстрелянный был бездыханен.
Шаповал выпрямился, постоял минуту, оглядывая дружинников, и махнул рукой.
— Заройте и езжайте в Город. Я пойду пешком.
Шаповалу хотелось обдумать происшедшее, и он двинулся в город, поднявшись по откосу на полотно железной дороги.
Напоминание о его детстве, брошенное ему при столь необычных обстоятельствах, перепутало в нем все мысли. Он шагал и долго отряхивался от чего-то давившего его к земле.
— Бр-ррр! — обрывал он сам себя с напускной для того состояния, в котором находился, воинственностью. — Сдыхать пора, товарищ Шаповал, нутро ломается!
Нутро у него ломалось. Как и у большинства перегоревших тысячами житейских передряг в дореволюционном подполье, на каторге и на гражданской войне людей, сердце у него начинало буксовать. Был однажды припадок. Другой, по предсказанию доктора, должен был кончиться смертью.
К этому Шаповал был готов, но надо было, сколько хватит пару, продержаться и для этого оставить тяжкую горячку полу фронтовой работы.
— Баста! — вывел Шаповал, — надо заняться другим.
Тут же он решил хлопотать о предоставлении ему партийной или хозяйственной работы. Он надумал перевестись, хотя бы в деревню, но только отдохнуть от долголетнего напряжения боевой деятельности.
Комендатуру он наметил передать своему заместителю, латышу Дауге.
Через несколько часов, еле дождавшись дня, он уже действовал.
Но этот день внес поправку в его намерения. Шаповал нашел себе жену.
Это произошло совершенно неожиданно и косвенно было связано с произведенным им накануне расстрелом.
Шаповал, побывав, без успеха на первый раз, у нескольких руководителей ревкома по поводу освобождения его от работы, зашел в кабинет своего заместителя и увидел здесь перед столом латыша Дауге жалко ежившуюся еле созревшую девушку. Дауге допрашивал ее.
Шаповал сел за Другой стол, чтобы обождать конца допроса, и сейчас же навострил слух.
С первых же произнесенных латышом слов он понял, что девушка — дочь расстрелянного им обер-кондуктора.
Дауге, очевидно, заподозрев причастность девушки к делам отца, где-то арестовал ее и намеревался создать новое уголовное дело.
Девушка знала уже, что отец ее расстрелян. Теперь она, представляя такой же конец для себя, окаменела от ужаса и, не двигаясь, еле отвечала латышу.
Шаповал вслушался в допрос.
— Вас зовут Оля Притуляк?
— Да.
— Вы где-нибудь работали?
— Нет.
— Что же вы делали дома?