Эта женщина прохаживалась по краешку тротуара, кутаясь в теплую ротонду, и терпеливо ждала.
Она подняла на Русакова, когда он приблизился к ней, зазывающий, раз скользнувший и повторно остановившийся на нем покорный взгляд. И Русаков вдруг решил затронуть ее.
— Мы с вами, кажется, знакомы. Вы согласны?
Женщина вспыхнула и опустила голову.
— Пойдемте! Пойдемте! — согласилась она без оговорок.
Русаков взял ее за руку и услышал, как женщина ахнула то ли облегченно, то ли от страха.
— Вы первый раз так знакомитесь? — спросил он.
— Да.
Русакова тронуло сопоставление собственного беспризорного положения с положением навязывающей себя мужчинам красивой и молодой женщины. Он предложил ей пройтись с ним, сам сперва не зная, зачем это ему нужно будет. Попробовал говорить и, тут же убедившись, что женщина не профессионалка, занимающаяся проституцией, а особа из совершенно чуждой улице среды, решил, что эта встреча может ему оказаться полезной. Он стал понуждать женщину на откровенность. Предложил ей рассказать о себе правду и отнестись к нему не как к обидчику, намеревающемуся грязнить в ней женщину, а как к другу, готовому помочь ей иначе, чем средствами того несчастного заработка, на добычу которого она решилась.
Они сидели на бульварной скамье в вечерних полупотемках. Русаков, немного согнувшись, старался читать в душе собеседницы все, что она переживала, и убеждал ее быть спокойной, а женщина прятала от стыда лицо в муфту, которую она держала в руках. Она то бледнела, то вспыхивала, против воли объясняя, что она не такая, что она лучше пойдет домой.
Русаков дал ей пачку денег, когда они сели, предупредив, что он дает это ей в виде помощи.
Этот поступок потряс женщину. Участливость Русакова заставила ее признаться в том, что ее выгнало на улицу. И Русаков узнал из полной стыда мучительной фразы:
— Я жена преследуемого священника…
Русаков покачал изумленно головой и взял нервно вздрагивающую руку женщины, чтобы в крепком сочувственном пожатии дать ей успокоиться.
Он поощрил незнакомку рассказать остальное, и женщина поведала ему.
Ее муж — священник-тихоновец из перешедшей к обновленцам церкви. Муж увлекся религиозной распрей и злобствовал среди церковников и прихожан, бунтарски подстрекая их на вражду к советам и не заботясь о доме. Тем временем жить стало нечем ни ему, ни ей, и вот она отчаялась выйти на единственный доступный для женщины, потерявшей все другие источники средств, промысел.
— Мужу решила не говорить ни слова, — признавалась несчастная попадья. — На одну меня пусть валятся и грех и стыд.